Двухэтажный дом, обшитый с боков длинными чёрными досками, был похож на высоченный кузов ЗИСовской пятитонки, крыльцо торчало, как мотор с кабиной, и непонятно только, как въехал сюда и втиснулся между толстенными соснами этот грузовик – так плотно они его обступили. Ни царапины на стволах, ни следов колёс. Меж бронзовых стволов на сильно провисшей верёвке перекинутые пальто полами мели замёрзшую пыль, когда по ним ударяла палка. Правда, удары были несильными и редкими. И Лизкино лицо появлялось из-за ходившего вверх-вниз тряпья и скрывалось за ним – тогда видно было несколько прядей взлохмаченных волос.

Независимо от его желания – это зазвучало у Веньки внутри. Он не стал произносить привычную дразнилку вслух, а стоял, прислонясь спиной к дереву. Лизка не замечала его. Ему было хорошо. Наверное, он соскучился по всему, что видел.

«Бум. Бум. Бум». Лениво раздавались удары и застревали тут рядом, между сосен. Стукнула форточка, и скрипучий голос упал из неё: «Генуг шен!»3. Лизка перестала стучать, повернулась и пошла к крыльцу.

– Здорово, Вениамин, – прозвучал над ухом Генкин голос. Раньше это означало выяснение отношений. Драться не хотелось. Да и приветствие казалось необычным – Генка никогда не окликал его полным именем, если не пользовался оскорбительными словечками.

– Здравствуй! – тоже необычно (и не оборачиваясь) ответил Венька.

– Предлагаю объединиться против агрессивных сил для совместной борьбы, – Генка всегда выражался лозунгами, подслушанными из тарелки, что не мешало ему усваивать программу каждого класса по два, а однажды и три года.

– Какого? – повернулся Венька.

– Не дури. Кто старое помянёт… мы тут все всё знаем, как ты один их разделал… Тот, который в больницу попал, поклялся убить тебя. Его отчислили и в деревню к бабке отправили, у него больше нет никого. Ремеслуха попритихла, но мы не должны терять бдительность – враг не дремлет! Идёт?

– Хорошо… – недоумённо выдавил Венька…

– Одно условие, – сурово отчеканил Генка. – Согласен?

– Какое? – удивился Венька. Он вообще плохо понимал, какое отношение происходящее имеет к его заклятому врагу Генке, которого не однажды бил и от которого получил немало объёмистых синяков. – Какое?

– Лизку… – Генка кивнул в сторону верёвки и помялся, – Лизку не трогай!

– Как – не трогай? – не понял Венька. – Я её никогда не задирал, она же девчонка…

– Вот именно, – вдруг совершенно не идущим ему голосом просто сказал Генка. – Вот именно. Не в том смысле… ну, в общем – она моя, понял…

– Как твоя?!

– Я женюсь на ней…

– Женишься?

– Я видел, как ты тут смотрел на неё! Она, конечно… очень красивая… Если согласен – тогда вечный союз антигитлеровской «калиции», – Генка так произносил это слово.

– И она согласна?

– Ты что, дурак? – беззлобно отпарировал Генка. – Это я так – заранее отшиваю соперников… и потом, мы же живём в одном доме… знаешь, раньше всегда брали жену из своей деревни… А чего далеко ходить – хозяйство рядом, папа-мама…

– Слушай, Генка, а как же ты… – Венька посмотрел ему в лицо, – ты же клялся, что ненавидишь евреев, забыл?

– Опять начинаешь, – с явным сожалением протянул Генка, – я к нему по-хорошему, – стал он жаловаться, обращаясь к соснам, – а он… Я ж тебе сказал: кто старое помянёт…

– Да это я так! – перебил Венька. – Я что? И никак я тут на Лизку не смотрел. Женись. Просто пока меня не было…

– Правильно, – обрадовался Генка…

– А как же Малка? – не слушая, продолжал Венька. – Она ж такой крик поднимет, что Лизка за гоя собралась, что ты сбежишь сразу – все сбегут…