Воображение не отступало. Хотелось бежать в дом, спрятаться, укрыться одеялом и никуда не выходить. «Если не научишься бороться со своими страхами, смотреть на них с вызовом, с холодным расчетом победить, так и останешься трусливым молокососом» – вспоминались ему рассуждения дяди Сергея. И он храбрился: «Страшно должно быть. Страшно должно быть. Должно быть страшно».

Внезапно с улицы раздался крик: «Старина, съеби куда-нибудь, а! Херли ты тут на своём ведре с гайками встал! Мне на работу завтра». Очевидно, Егор не один проснулся от внезапного гостя, вставшего на асфальтовом полотне посреди улицы с включённым двигателем и фарами. Скорее-всего это кричал кто-то из соседей. Внезапно к нему присоединился ещё один голос: «Да хули ты ему объясняешь! Дай-ка я разобью этому мудозвону еблище!» За руганью последовали удары – это вечно пьяный Женька, штыковой лопатой стучал по капоту. Послышался скрип колёс, машина, взревев двигателем, унеслась прочь. Соседи ещё что-то обсудили. А Егор подумал, что ему повезло родиться в месте, где все друг друга знают, а по ночам, кому бы то ни было извне трудно нарушить общественный уклад.

Но оставалась ещё одна жуткая вещь: во тьме чердака и дровника Егор увидел странный блеск. Первая ассоциация – посветить ночью на Бутча фонариком. Глаза сверкнут так же.

– Ну, нет, бля!.. – выругался Егор и сфотографировал со вспышкой чердак, потом дровник. Полистал получившиеся фотографии, сфотографировал ещё раз. Пять-шесть ярких вспышек осветили двор. Звук фотографии – хрустко ломающаяся ветка, резал ночную тишь. И на наборе пикселей на экране смартфона – ничего, кроме обычной, провинциальной действительности. Егор усмехнулся, погладил закончившего есть Бутча, забрал огромную металлическую тарелку и ушёл в дом.

Вечерняя рутина, как всегда перекочевавшая на ночь и сон. Как всегда странный, беспокойный, тревожный.

Утро встретило Егора ещё более мерзкой погодой. Ночная морось не высохла. Ударил заморозок. Грязь и слякоть покрылись тонкой коркой льда. Тело ещё помнило летнее тепло и осенние минус два по цельсию против вчерашних шестнадцати-семнадцати показались слишком резкими.

Егор торопился на автобус. Опаздывать не хотелось. Елена Ивановна – классный руководитель (с подросткового определения: «Можете называть меня просто – Язва») будет не в восторге от опозданий. Её итак беспокоило спорное положение подопечного – где это видано: ребёнок живёт, предоставленный сам себе. Будь у неё побольше времени, побольше зарплаты и поменьше паршивой работы, она, наверняка, испортила бы это положение дел. Причинила всеобъемлющее добро. Но пока, ограничивалась бесконечными разговорами, нотациями и замечаниями. Поэтому давать повод проявить внимание не хотелось совсем. И Егор, не завтракав, одевшись как придётся, бежал на автобус, разгоняя кровь.

Десять минут ожидания. Трамбовка. Дыхание общими лёгкими. Давка и балансирование. Полчаса прекрасной поездки. И Егор выпорхнул из-за скрипучей двери автобуса, с другими счастливчиками.

Ещё двадцать минут пешком и можно приветствовать свой второй дом. Железные, вечно хлопающие двери. Недовольный охранник, недовольные учителя, недовольные ученики. Классный час. Химия. Физика. Литература. Русский язык. Две математики к ряду. И Егор свободен.

– Серов! Останься, надо поговорить – закончила урок Лидия Николаевна – учительница математики, моложавая старушка, с тяжким чувством юмора, и сводом строгих правил на доске. Узкие очки, напальчники для шитья – чтобы не портить руки мелом, испорченные краской волосы «под блонд». Глаза цепляются от одной детали к другой.