В момент экстренной эвакуации Женя был одет в рубашку, штаны и кроссовки; ни паспорта, ни денег, ничего у него не было.

Забрали мы его вещи и договорились, что ждем два дня, если не появится – объявляем в розыск.

Два дня прошли как на иголках, волновались мы за него очень. И вот, когда мы уже собирались обращаться в милицию, Женя объявился.

Был он очень голодный, но полный впечатлений. Рассказал он такую историю.

Беседу с французами и погоню он помнит смутно. Утром проснулся в электричке (как попал туда, тоже не помнит). Женя решил, что находится в тупике на станции «Авиационная», где он собственно и живет. Т.е. подумал, что уже дома. Только вот окружающий пейзаж был незнаком. «Надо же, как за полгода все поменялось!» – подумал Женя и пошёл «домой».

Для него стало жестоким разочарованием, узнать, что он не только не в Подмосковье, а ещё даже не пересек границу Украины.

Первым делом на ж/д вокзале Женя обратился в милицию. Сказал, что отстал от поезда. После некоторых формальностей ему выдали билет. Поезд должен быть только на следующий день. Ему хотелось есть и пить, и заблудший курсант побрёл туда, где едят и пьют – в кафетерий. Попрошайничать он не собирался, просто не знал, что делать.

Где то, через час сидения за пустым столом он заметил, что один подвыпивший пассажир никак не может завязать галстук. Наш Женя и это умел. За оказанную услугу мужик подкормил голодного курсанта. А когда выслушал душещипательную историю потерявшегося мальчика, то ещё и денег немного дал.

Мир не без добрых людей.

Убежденным вегетарианцам читать не рекомендуется.

Хоть родители ежемесячно и присылали нам немного денег, средств постоянно не хватало. Поэтому мы искали разные возможности для подработки. То какой-нибудь бабуле за 5 – 10 рублей огород вскопаем, то дрова наколем.

Но самой козырной халтурой была работа грузчиками на мясокомбинате и пивзаводе.

На территории царства колбасы и сосисок стояла смрадная вонь. То там, то сям валялись кости с разлагающейся плотью. Собаки бегали очень упитанные. В цехах не воняло, но шныряли крысы. Странно, но они проникали даже в здоровенные холодильники и бегали по металлическим трубам, на которых висели полутушки.

Меня приколола машина по производству пельменей. Её устройства я не видел. В стену пельменного цеха смотрела только дырка или сопло, из которого, как пули из пулемета, вылетали готовые пельмени. Падали они в здоровенную тачку.

На мясокомбинате мы разгружали вагоны с замороженными полутушками – обезглавленными и разрезанными вдоль телами коров, баранов и свиней.

Работа тяжёлая: коровьи полутушки очень увесистые и скользкие.

Если бы мы были веганами, то от запахов и натюрмортов того мясокомбината у нас покосилась бы крыша. Но мы в то время даже и не подозревали, что мясо можно не есть, и что забой скота – это убийство. Полутушки мы воспринимали не как тела невинно убиенных животных, а как будущую колбасу и сосиски.

На всех телах стояли печати с датой казни животного. Я был немало удивлен, увидев, что практически все разгружаемые туши имели печати 70-х годов. Потом мне объяснили, что свежее мясо идет на обновление стратегического запаса нашей Родины, а полежавшее в этих запасах 10—15 лет, поступает на прилавки магазинов.

Параллельно с нами работали профессиональные грузчики. Здоровенные мужики. У них всегда рядом стояло корыто с холодным пивом. Пивзавод был за забором. Они регулярно отхлебывали пивко, но пьяными я их никогда не видел, и вид у них был свежий, не алкашный.

Мы от пива отказывались. Но не из-за трезвых идейных убеждений, а потому что были спортсменами, и считали, что физические нагрузки и алкоголь несовместимы.