– Что ж ты еще и Фало не привел? Для полного комплекта!
– Жюль, ну почему ты так?
– Нипочему!
Неожиданно раздалась команда:
– Второй взвод, стройся!
И Жюль, вместо того чтобы попрощаться с отцом, процедил сквозь зубы:
– Он заплатит! Он у меня за все заплатит!
Летелье, крестьянина из Аржантана, сделали денщиком.
Летелье не отличался умом, зато обладал чувством дистанции. Но его одолевала потребность непрерывно говорить о своем хлеве, скотине и полях. Хотя он вынужден был признать, что лейтенант не слишком-то разговорчив.
Когда же он узнал, что капрал Бриссе занимался псовой охотой, а псовая охота нередко проезжала мимо родной фермы, то начал донимать воспоминаниями Жюля, и Жюль сделался для него важной персоной. А капрал не уставал повторять, что лейтенант «лучше относится к животным, чем к людям».
Он говорил об этом, когда взвод остановился на постой в деревушке на краю Арденнского леса и Сермюи сначала занялся конюшнями, а потом уж расселением людей.
Он напоминал об этом во время полевых занятий, когда Сермюи, запретивший галоп с полной выкладкой, заставлял людей тянуть лошадей по непролазной грязи.
Те же разговоры он заводил по поводу кормежки. И солдаты, для которых утренний и вечерний суп составляли главные события дня, верили, что их «кормят хуже, чем скотину».
Так, шаг за шагом, злоба Жюля разливалась вокруг, как масло, и все благодаря силе слова.
Однажды декабрьским вечером после ужина Жюль заявил:
– Хватит с нас жратвы из холодильника. Завтра добудем свеженькую. Это говорит вам капрал Бриссе.
– Браво, капрал! – загалдели вокруг. – Но где ты ее возьмешь?
– Ты сможешь пойти и сказать лейтенанту, что так больше нельзя? – спросил путевой обходчик Февр, здоровенный детина, весельчак и балагур.
Соображение Февра Жюлю не понравилось: пойти к лейтенанту было единственным, на что он не был способен.
– Я ничего не смогу сказать, – ответил он, напустив на себя таинственный вид. – Это должно остаться между нами. – И обернулся к Дювалю: – Ты у нас ушлый, сможешь раздобыть несколько полосок старой кожи?
– И новой смогу, – отозвался рыжий.
Лицо Летелье, который поначалу не уловил сути разговора, вдруг просветлело.
– Понял! – сказал он, подмигнув Бриссе, и пошевелил пальцами, словно завязывая узел. – Я готов пойти, потому что знаю, как это делается. Я и у себя в поле, в Аржантане…
Февр, которому хотелось обратить на себя внимание капрала, спросил:
– А можно, и я тоже?
– Нет, в другой раз, – отрезал Жюль, словно речь шла о поощрении. – Для этого полсотни человек вовсе не требуется. Сегодня вечером пойдут Дюваль и Летелье.
Когда совсем стемнело, троица отправилась в деревню.
Именно в этот час офицеры эскадрона – капитан Нуайе, лейтенант Сермюи, двое младших лейтенантов и один курсант – встали из-за стола.
Все трое появились на крыльце большого кирпичного здания, которое крестьяне торжественно называли замком и которое служило одновременно командным пунктом, домовой церковью и жилищем капитана.
Внизу у лестницы ждал автомобиль. Тусклый свет, пробивавшийся из холла, слабо освещал силуэты пяти офицеров.
– Спокойной ночи, господа, – с легкой иронией произнес капитан. – Само собой, я ничего не знаю. И все же, пожалуйста, не задавите полковника и не бейте слишком много бутылок.
Раздались три смешка, потом четыре щелчка каблуками, за которыми последовало «Честь имею, господин капитан», сказанное четырьмя разными голосами. Капитан вошел обратно в дом, остальные быстро сбежали с лестницы. Свет в холле погас.
Курсант, зябко кутаясь в пальто, подпрыгивал то на одной ноге, то на другой.
– Ну, Сермюи! И вам не совестно? Вы решительно не идете?