Женя начала доказывать, горячилась, и дело, как всегда, кончилось ссорой.

Но в усадьбе было так просторно, сад был так велик, что случаев для столкновений было меньше.

У всех детей были свои любимые занятия: Гриша бегал с целым полчищем дворовых мальчишек, Надя избрала себе тоже маленьких подруг, а Женя наслаждалась чтением.

Только в дождливые дни дети собирались все вместе, и тогда устраивались совсем особые игры. Для развлечения детей призывались взрослые девушки из горничных, так как ребятишек бабушка в дом пускать не позволяла.

– Еще грязи нанесут, да поломают что… На улице сколько угодно их муштруй, а уж в комнаты не пущу! – отвечала она на приставания Гриши.

В один из таких дней с Женей приключилось неприятное происшествие, после которого она совсем отошла от брата и подчинявшейся ему во всем Нади. Девочка стала после этого еще более одинока.

– Бабушка, нам скучно! Прикажите девкам с нами поиграть! – приставал в дождливый день Гриша к бабушке.

– Подожди, вот как смеркнется, так и велю к вам пялечниц[4] отрядить.

– Бабушка, да скоро ли стемнеется?.. Мне до смерти скучно, – ныл Гриша.

И властная старуха, никому никогда не уступавшая, говорившая «ты» и архиереям, и губернаторам, не могла устоять против приставаний любимого внука.

– Ну, ладно уж, баловник, иди, зови.

– А скольких позвать? – спрашивала Надя.

– Ну, Машку, Аришку.

– И Кальку, бабушка, с ней всего веселее.

– Самую-то лучшую вышивальщицу? Ни за что, ни за что.

– Мне, бабушка, без Кальки скучно!

– А мне без Аришки, – заявляла Надя, и, добившись нехотя данного разрешения, дети неслись с хохотом и шумом в девичью.

– А ты что же, Женюшка? – спрашивала бабушка у Жени. – Иди, мать моя, выбирай и себе подружку. Иди, иди… Нечего книжками глаза портить. – Совсем она какая-то неживая. И на ребенка не похожа, – прибавляла бабушка, когда Женя неохотно следовала за детьми.

А в девичьей Гриша и Надя вытаскивали пялечниц из-за пялец, причем многие из них ворчали.

– Вот теперь играй, а потом выговор будет, почему мало нашили… Уроки надбавлять станут!

Калька, настоящее имя которой было Аскитрея (у бабушки была слабость давать дворне необыкновенные имена и еще необыкновеннее их сокращать), худенькая девушка лет 25, цыганского типа, не ворчала. Она знала, что ее работой дорожат и даром бранить не станут, и была радехонька разогнуть спину после целого дня сидения за пяльцами.

Играть отправились в залу. Это была огромная комната в два света[5], с белыми стульями по стенам, старинным роялем и тусклыми зеркалами в простенках. У каждого зеркала стоял столик на тоненьких ножках, а на нем или канделябры, или часы, или ваза – вообще, что следовало по тогдашней моде.

В самом углу залы на затейливой подставке стоял акварельный портрет императора Александра I с его собственноручной надписью, пожалованный Григорию Сергеевичу Стоцкому, дедушке Гриши, в честь которого внук и был назван.

Этот портрет хранился в семье как святыня, и им немало гордились и старшие, и младшие.

Сперва игра заключалась в фантах, пении, хороводах, но это скоро надоело Грише, и он начал требовать, чтобы играть в жмурки.

– Ну, ладно, баринок хороший, Григорий Сергеевич, – поддержала его Аскитрея, – только, чур, посередке бегать, а то как раз этого тонконогого черта спихнешь, – засмеялась она, показывая на подзеркальные столики.

– А ты при барском дите не чертыхайся, охальница этакая! – проворчала няня, сидевшая с чулком у окна.

– Извините-с, нянюшка, с языка сорвалось.

– А вас, нянюшка, Алевтина Платоновна звали вниз чай пить-с, – заявила только что объявившаяся толстая, неповоротливая Маша, с которой ни Надя, ни Гриша не любили играть именно за ее неповоротливость.