Я прекрасно понимал, что у меня нет шансов. Но это не имело никакого значения.

Если мужчина не замечал Катю, это могло значить либо то, что он влюблен в кого-нибудь другого, либо то, что он – голубой. Я зализывал раны после Ольги, считая себя неисправимо одиноким. И голубым тоже не был.

Я встретил Катю на дне рождения у кого-то там. Потом мы все ходили большой компанией по городу, орали что-то громкое, хоть таким образом реализуя юношескую потребность быть услышанными.

Я все время поглядывал на Катю, как бы небрежно и как бы случайно. При этом я вопил всех громче, стараясь выглядеть развязным и высокомерным.

Юноше чего хочется? Выглядеть взрослым, хотя, казалось бы, куда спешить? А взрослый – это какой? Понятно какой: развязный и высокомерный.

Я пытался шутить. Все смеялись. Это взбадривало меня. И я снова шутил.

Катя хохотала…

Смех для женщины – это очень важно. По тому, как она хохочет, можно многое про нее понять, если не все.

Я видел косящих под интеллектуалок барышень, которые вдруг начинали ржать по-лошадиному, и все их рассуждения «про Бродского» и «новые формы балета» казались списанными из чужих тетрадок. А иные молчат, но потом расхохочутся так по-детски звонко, что их молчание сразу начинает казаться загадочным. Есть женщины, хохочущие грубо, сотрясаясь всем телом, когда хохочут не их глаза и рот, а живот и грудь. А есть такие, которые смеются так, словно заикаются, и, глядя на них, сразу становится неловко. Женский смех бывает легким и тяжелым, он может уносить мужчину в небеса, а может прибивать на месте – не сдвинуться.

Послушай, как смеется женщина, и только после этого решай: уйти или остаться. Только после этого!

Разговоры обманут; прикосновения заморочат легко, как и поцелуи; даже своим внимательным слушаньем они могут нас дурачить: ах, как они умеют делать внимательные глаза, думая при этом о своем!

А вот смех выдает всегда. Тут без притворства. Надо только дождаться, когда она рассмеется не из вежливости, а потому, что ей смешно по-настоящему – и все. И тогда принимай решение. Никогда до этого!

Катя смеялась легко и естественно. При этом у нее немного слезились и начинали блестеть глаза. От этого можно было сойти с ума.

Что я, разумеется, и сделал.

И потом мы уже ходили вдвоем. И я все время что-то говорил и шутил, и она хохотала своим правильным смехом, и глаза у нее блестели…

И мы с ней разговаривали все время, умничали оба и что-то вспоминали… Даже удивительно, что уже тогда нам было о чем вспоминать.

И Катя иногда дотрагивалась до меня – до пуговицы или там до руки… Как бы случайно.

И я был убежден, что вот именно «как бы», а на самом деле она, конечно, специально так делала. И мне начало казаться, что ее прикосновения происходили все чаще и длились все дольше…

И я даже пару раз, тоже как бы случайно, перехватил ее руку, но, не зная, что с ней делать, отпустил.

И Катины глаза блеснули – показалось?

И губы раскрылись как-то призывно – почудилось?

И рука ее замерла у меня на груди где-то в районе сердца – померещилось?

Детали, детали… Только в юности, только в первых любовях они важны и существенны. Потом – бег.

Потом – быстро. Потом: «я слишком серьезен и стар, чтобы обращать внимание на такую ерунду». Потом: «я слишком стар, чтобы вообще обращать внимание». А потом уже совсем коротко: «я слишком стар».

А тогда…

Каждый поворот ее головы важен, каждое движение. Во взгляде – намек. В слове – метафора. В улыбке – смысл.

А я так и боялся к ней прикоснуться. Я понимал, что взрослые мужики так себя не ведут, а ведь женщинам всех возрастов нравятся именно взрослые мужики…