– Кто твердит? Что ты понял? И вообще, что происходит, и почему ты ржешь, как ненормальный?

– Да это Борис Львович все замутил, – с трудом выговорил Андрей. – Тут такое дело, видишь ли… Не знаю даже, стоит ли говорить…

– Ну уж нет, – Агриппина, кажется, уже по-настоящему злилась. – Или давай колись, или я сию же секунду разворачиваюсь и уезжаю обратно. И этому твоему Львовичу наябедничаю, что ты меня смертельно обидел.

– Львовичу не надо. Пожалуйста… И не смотри ты на меня, как на врага народа, – дело как раз во Львовиче, вернее, в его семейной жизни.

– Так-так, продолжайте, сударь, продолжайте…

– Только между нами!

– Могила. – И она уставилась на него своими зеленоватыми, точнее, цвета морской волны, глазищами.

На мгновение Андрей позабыл обо всем на свете – так хороша была Агриппина, стройная, в кремовом облегающем жакетике, обтягивающих бедра брючках до колен и в шелковой легкой блузке в цвет своих необычайно красивых глаз.

– В чем дело – язык проглотил? Я жду! – напомнила она.

– Да… это… – он тряхнул головой, словно сбрасывая наваждение, и заговорил, немного придя в себя. – Дело в том, что у Бориса Львовича есть жена.

– Вот уж, право, чудо из чудес! – фыркнула возмущенно Агриппина.

– Именно, чудо из чудес… – со значением повторил ее слова Андрей. – Ибо дама эта, также как и он, работающая в музее, чрезвычайно, пожалуй, даже патологически ревнива. Знаешь, как он мне сегодня говорил о приезде журналиста? Исключительно в мужском роде, так что я высматривал мужчину, и уж никак не ожидал встретить даму, тем более тебя. Жену его зовут Эльвира Рафаэльевна, она наполовину татарка, наполовину, кажется, армянка. Тут и темперамент, и характер – все в одном флаконе. Супруг ее боится как огня. Однажды на моих глазах такая сцена разыгралась, что я потом эту даму еще долго стороной обходил. Одна из наших смотрительниц-пенсионерок ушла в отпуск и на ее место на месяц взяли студентку, ну, подработать девушка хотела. Так Эльвира приревновала ее к мужу, потому что он с ней разговаривал и якобы на нее глаз положил. Она устроила настоящую истерику и набросилась на бедную девицу, которая ничего ни сном ни духом не ведала. Вцепилась ей в волосы и даже выдрала клок. Девицу отбили. Та перепугалась до смерти и на следующий день уволилась.

– Хмм… Вот это да! Я и не подозревала, что в мирных стенах музея могут кипеть такие страсти, – изумилась Агриппина. – Хорошо, что ты меня предупредил. Постараюсь даже не смотреть в сторону этого вашего Бориса Львовича.

– Можешь не переживать, он сам постарается тебе на глаза не показываться, – ухмыльнулся Андрей. – Ну вот, теперь ты в курсе, какие у нас страсти мадридского двора, – пошли осматривать экспозицию.

Они бродили по восстановленным залам дворца около двух часов. Андрей с увлечением рассказывал об интерьерах этого огромного здания, напоминавшего своей архитектурой средневековые замки. Несмотря на «габариты», внутри оно было весьма уютным и удобным для проживания большой семьи, свиты и многочисленной обслуги. Девушке особенно понравилась спальня императрицы Марии Федоровны, жены Павла Петровича. Кровать под балдахином, многочисленные безделушки, которые так нравятся всем женщинам…

Агриппина сразу включила диктофон, и слова Андрея не пропадали втуне – его голос улавливали чуткие микрофоны, фиксировала магнитная плёнка, превращавшая его пространный рассказ в заготовку для будущей статьи.

Когда они шли по картинной галерее, рассматривая живописные полотна, девушка с интересом вглядывалась в лица, смотревшие на них из далеких уже времен. Благодаря мастерству живописцев, эти люди, казалось, продолжали жить «по ту сторону холста» какой-то нереальной призрачной жизнью, и глаза их словно следили за экскурсантами из своего далека. Она почувствовала это.