Между тем требовалось дать ему какое-нибудь имя, чтобы, если можно так выразиться, персонифицировать приговор, и его назвали Жаком. Так его уже успели окрестить тюремные надзиратели, испытывавшие затруднения в общении со своим узником.

Через несколько дней человека без имени перевели в арестантский дом, расположенный в соседнем департаменте.

Тем и закончилось это дело, которое так и не смогли довести до окончательной развязки.

Анри де Сервона загадка бессловесного анонима захватила так же сильно, как прежде в игорном клубе захватывали партии с крупными ставками. Он даже оставил в канцелярии суда пятьсот франков, чтобы их передали узнику по окончании срока заключения.

Это была своего рода плата за любопытство.

Виконт думал, что, покончив счеты с правосудием, незнакомец захочет отблагодарить его за проявленную щедрость и расскажет о своих похождениях.

Но его расчет не оправдался.

Через год он узнал, что незнакомец отсидел в тюрьме все двенадцать месяцев, так и не раскрыв своего имени, а выйдя на свободу, уехал на жительство в Марсель под надзор полиции.

На этом все и кончилось. Человек без имени не давал о себе знать. Он даже не написал письма и не поблагодарил виконта, хотя по выходе из тюрьмы деньги ему были выплачены полностью.

А через некоторое время, в феврале 1848 года, в Париже произошла революция, и Анри де Сервон, уже успевший позабыть обо всей этой истории, внезапно оказался участником иных весьма странных и драматических событий.

Революционные выступления во Франции в первой половине 1848 года происходили столь бурно, что для каких-либо дел, не связанных с политикой, просто не оставалось места.

Если в прежние времена внимание публики в основном привлекали громкие судебные процессы, то с началом революции общественный интерес переключился на уличные бои и схватки политических оппонентов. В результате весьма необычные дела, творившиеся в тот период в высших кругах парижского общества, остались практически незамеченными.

После февральских событий аристократические клубы в Париже долгое время пустовали. Но уже к концу лета приверженцы жизни на широкую ногу начали возвращаться к привычному парижскому укладу.

Возобновились обеды в «Кафе де Пари», публика потянулась в театры, все опять почувствовали вкус к игре и поздним ужинам.

Но главным образом к игре.

Казалось, что люди хотят вознаградить себя за вынужденное воздержание, и посему игра пошла с невиданным размахом, что, возможно, объяснялось еще и тем, что будущее виделось в весьма неопределенном свете.

Именно так обстояло дело в одном из самых именитых в те годы клубов Парижа, где собирались большие любители игры по-крупному. В салоне клуба, оклеенном красными обоями, был установлен стол для игры в баккара, и каждую ночь люди, сидевшие вокруг стола, проигрывали или выигрывали громадные суммы денег.

Достаточно было взглянуть на груды золота и банковских билетов, вываленных на зеленое сукно, чтобы понять, что стоимость промышленных активов катится вниз, а арендную плату уже давно никто не вносит.

Деньги припрятывали, изымали из оборота, и они всплывали в игорных заведениях, где между часом ночи и пятью часами утра переходили из рук в руки с необычайной легкостью.

Однажды в конце октября в разгар всей этой игорной лихорадки один из самых усердных посетителей клуба внезапно перестал в нем появляться.

Это был молодой дворянин, весьма богатый, родом из Лангедока, приехавший в Париж, чтобы провести в нем зиму. За последний месяц он выиграл очень значительную сумму денег.

Поначалу никого не озаботило его отсутствие, ведь отношения между игроками редко продолжаются за пределами зеленого сукна. Но вскоре стало известно, что и дома он не появлялся все последние дни.