После получасового ожидания Лионель по шороху в траве почувствовал, что к нему кто-то осторожно приближается.

Это был Обри.

– Сорвалось! – сказал он. – Я потерял его из виду. По той стороне аллеи уже никого не видать. Я шел наугад… Досадно.

– Как вы думаете, кто это? – прошептал Лионель. – Вор или…

– Кто знает, может быть, и убийца. Уж очень у него подозрительный вид, черт возьми!

Лионель молчал. Его охватила какая-то тревога. Но из самолюбия он предпочел о ней не говорить. У этого скрывшегося только что вора не было с собой никакого узла, никакой ноши. Если он что-нибудь и украл, то, во всяком случае, нечто такое, что легко было скрыть. Ведь кредитные бумаги или драгоценности занимают очень мало места, и можно совершенно незаметно для других иметь на себе сотни тысяч франков… Украл этот человек или нет, это не должно иметь ничего общего с тем, что произошло в особняке, пока он, Лионель, оставался здесь, против калитки. Если на следующее утро в доме найдут труп Жана Морейля, если в настоящую минуту он вместо того, чтобы комфортабельно сидеть за письменным столом, валяется где-нибудь на полу, убитый неизвестным злоумышленником, – какая невероятная опасность для Лионеля де Праза в одном том, что он простоял целые часы перед особняком, спрятавшись в кусты и как бы выжидая момента, чтобы попасть в дом! Мягкая земля, лишенная травы, выдаст его присутствие. И как легко будет отгадать следы от его подошв, отпечатавшиеся здесь, под деревьями!

– Надо убираться отсюда, – решил он.

Нащупав карманы, он убедился в том, что не выронил из них ничего такого, что может помочь сыщикам напасть на след, и решил хорошенько утоптать это место, раньше чем уйдет.

Время шло, отмеряемое глухим звоном часов. Против ожидания никто не явился нарушить трудолюбивое бдение Жана Морейля.

В четыре часа ночи окоченевшие и унылые Лионель и Обри собрались было снять осаду, когда вдруг услышали собачий лай, который несколько минут настойчиво и гневно приближался к ним, потом резко оборвался.

– Подождем немного, – посоветовал Обри.

Они подождали и вскоре различили тень, движущуюся вдоль зданий. Свет фонарей позволил им узнать в этой тени бродягу, вышедшего из особняка в половине одиннадцатого.

– Вот так штука! – процедил сквозь зубы Обри.

Человек шел прямо на них. Доверчивый к этому часу ночи, когда весь Париж уже спит, он не прятал больше лица в воротник пиджака. Он приближался с каждым шагом, храня в походке какую-то особую, нахальную грацию.

Две пары уставившихся на него сквозь листву глаз подстерегали тот момент, когда можно будет отчетливо видеть его черты… Это мгновение наступило… К величайшему своему изумлению, Лионель и Обри узнали это лицо, но не узнавали его выражения.

Это был Жан Морейль, в чем нельзя было сомневаться, но Жан Морейль с бегающими глазами и испитым лицом, Жан Морейль, которого неведомый внутренний огонь освещал каким-то ложным светом.

Лионель схватил Обри за руку.

Они видели, как этот странный человек украдкой вошел в дом, бесшумно открыл дверь, осторожно переступил порог и исчез…

– Вот тебе и раз! – воскликнул Обри.

Во всяком случае, окна наверху все еще светлыми стрелами прорезывали темноту ночи. Одно из этих окон открылось, щелкнули ставни, и на каменном балконе появился апаш с папироской в зубах. Он появился только на мгновение и вернулся назад в дом, снимая с себя по дороге пиджак.

Потом вышел снова, все еще продолжая курить, но одетый в более изящное домашнее платье, облегающее его стройную фигуру. Он прислонился к откинутой ставне и загляделся на звезды, держа папиросу с изящной манерой клубмена. В тонком его профиле, который выделялся в полосе теплого света, не осталось и следа от прежнего неприятного выражения. Жан Морейль снова сделался самим собой.