– Но разве сейчас в вашей стране не прошло время расцвета джентльменства?

– Человечество не живёт, а бежит впереди жизни, спеша деградировать из джентльменов и леди в современных людей, чья внешность и манеры в большинстве своём не представляют собой эстетической ценности.

Тогда Алексею нечего было ей возразить, но, видно, «консилиум» его рассудительного ума и патриотического чувства все последующие дни работал над этой проблемой, чтобы сейчас подвести итог.

«Невозможно одной только силой превратить человека в раба, – вспомнив её слова, осознал он. – Колонизаторам было мало подавить сопротивление аборигенов оружием, им надо было покорить их красотой одеяний и изысканностью манер. И культура джентльменства стала непреодолимой стеной, разделившей человечество на касты господ и рабов.

Здесь господство красоты подменяется красотой господства и возводится в абсолют. Красота как бы отменяет необходимость выбора между добром и злом и объявляется божеством ощущений. И кажется, что все, кто приобщается к ней, становятся «как боги». И тогда раб стремится не к освобождению, а к облачённому в джентльменство господству над другими людьми. Но красоте джентльменства не удалось поменять в нас любовь к человеку на любовь к господству над ним. У нас с джентльменством разные группы душевной крови».

Алексей расставил все точки над «i» в своём посветлевшем сознании. И теперь пришло время задуматься о себе.

«Моя история с этой таинственной каретой, с обольщением и ритуальным действом, с клеткой и хлыстом, – открывалось ему истинное значение происшедшего, – символический акт покорения джентльменской Англией свободных народов. И теперь таинственная карета перестала быть для меня каретой тайн. Но красота леди не так проста, как это казалось. Она способна превратить свободолюбивого мужчину в добровольного раба. И против этого чарующего вируса порабощения у мужчин нет иммунитета. Да-да! Многие рабы любили господ и не любили мятежников. Вот почему так долго длилась эпоха рабовладения».

Устав от переживаний, Алексей закрыл глаза и растворился в нежной прохладе подушки. И его воспоминания разлились по её белоснежным просторам весенним половодьем реки и вернулись в свои берега, только когда его плечо тронул сосед по палате: «К вам очень красивая женщина. Просила сказать, что пришла Елизавета».

Она ждала его в холле для посетителей. У неё было страдальческое лицо.

– Очень сильно болит голова, – вместо приветствия пожаловалась она и, помолчав, продолжила: – Не хотела тебе говорить, но сейчас скажу: ты копия мужчины – моей первой, неудавшейся любви. И я как могла скрывала это от тебя до последнего момента. – Сказав это, она достала из сумочки конверт, а из него – фотографию.

«Боже, да ведь это же я, – поразился он невероятному сходству, – только вид более ухоженный. Такой, как если бы я жил там, у них… Похоже, это правда, что у каждого человека есть двойник на другом краю планеты…» Но вслух ничего не сказал.

– Скрывала от тебя, – с отрешённым видом продолжала она, – чтобы не пытаться вернуть в твоём лице этого дорогого мне человека. Из последних сил бичевала твою клетку, чтобы ты, не простив, навсегда ушёл из моей жизни.

– У тебя это получилось, и теперь из моей жизни уходи ты, – ответил он и с горечью подумал о том, что мечта сбывается тогда, когда становится неуместной.

– Мне плохо! – побледнев, простонала она. – Позови Джеймса, он в машине.

Алексей осторожно помог ей сесть и выскочил на улицу. Когда они подбежали к ней, она была без сознания. Дежурная медсестра вызвала врача. Елизавету привели в чувство. Она отказалась от госпитализации, и её увёз Джеймс, перед этим спросив Алексея, как с ним связаться. «Она сломала телефон с вашим контактом», – мешая русский с английским, объяснил он свою просьбу.