– Это, конечно, приободрил ты меня.

– Я просто прошу не спешить, друг. Не первый год знакомы ведь. И правила ты знаешь.

– Знаю, Лука. Но и ты знаешь, насколько я требователен к себе. Ты сам редактировал мои работы по критике ранних теорий струн и вторую – по матанализу излучения Хокинга. Элементарные частицы не те ребята, которые потерпят лысенковщины. Григорий Евлампиевич – гений, разглядевший в этом потенциал для инвестиций человекочасов. И пока всё идёт к тому, что его прозорливость оказалась верной.

– «Прозорливость»? Ты, случайно, не в группу анонимных детерминистов вступил? Вы с Евлампиевичем одного поля ягоды, как погляжу. Не намечтались. За каждой верификацией следует фальсификация, Витя, запомни. И она не пощадит никого, – запнулся Лука, но затем, казалось, снисходительно продолжил. – Пусть твоя будет не слишком болезненной.

– С твоим пафосом надо было в театральный подавать, а не в редактуру «Вестника». Или ты так о своём наставнике памятуешь? – отшучиваясь и стараясь приободрить самого себя, заметил Виктор, но тут же спохватился, задумавшись. – Я не это имел в виду… Извини… Не вини себя, Лука. Егор Харитоныч знал, на что шёл… Ты, как его аспирант, не мог что-то изменить.

– Ага… Знал… Поэтому сейчас сторожит «Джоконду», а не работает на ней. Точнее, как сторожит… В свои-то года… Ещё повезло, что это ему вверили… Что называется, в силу прошлых заслуг… Сидеть весь день в одной комнате… И это не он, а я, я от него отказался! Если бы не так, я бы тоже сейчас сторожил… библиотеку…

После этих слов Луки наступило короткое неловкое молчание, которое Виктор прервал, указывая рукой в окно машины:

– Слушай, я уже доехал до Института Вавилова-Черенкова…

– Да, редколлегия отправила сразу троих туда. Дело, говорят, серьёзное… Кто-то башковитый выступать будет! Грандиозное шоу намечается. Ньютон, посторонись!

– Да ну тебя.

– Отзовите работу, Витя. Серьёзно. Четыре года работы и проверок для таких громких, кричащих результатов ничтожно мало. Нашим там скажите, что, мол, по техническим причинам переносим на неопределённый срок сегодняшний анонс. Они ведь все хищники. Если почуяли классическое ННП, их не остановить. Вот отсутствует у тебя инстинкт научного самосохранения, дружище. У тебя ведь, вот честно, очень большой потенциал. Не загуби его!

Институт Вавилова-Черенкова был сравнительно молодым учебным заведением и основан в честь столетия с момента первых экспериментов и открытия электронного излучения, совершённого одноимёнными советскими учёными. Ещё не достигнув своего формального совершеннолетия, институт уже объединял ведущих специалистов и учёных естественнонаучных областей, так как, по выражению самих учёных, именно в стенах этой альма-матер любовь к науке подразумевала всю полноту свободы исследования: как практическую, так и бюрократическую. Как студенты, так и профессорско-преподавательский состав учебно-исследовательского заведения, его научный коллектив были движимы силой практически безграничного международного сотрудничества, имея возможность многосторонней профильной кооперации с коллегами со всего мира. Вдобавок институт был одним из первых научных центров, освободившихся от доктринальной бюрократии, характерной для завершившейся пятнадцать лет назад «Эпохи международных микро-инфарктов» (ЭММИ), когда одновременно расползающиеся и затянувшиеся военно-политические конфликты, вспыхивающие в разных точках планеты, вызвали коллапс всей международной системы и чуть не привели к новой глобальной войне и гибели планеты, обрубая при этом любые возможности международного научного диалога и выдумывая в последних мнимые угрозы против доминирующих в ту эпоху антинаучных идеологий. Коллектив института и сам институт, которому на момент завершения ЭММИ было всего два года, был самым активным научным звеном, выступающим за полную отмену абсурдных и дискредитирующих ценности современного общества пропагандистских постулатов. Если и можно было найти в России символ научного возрождения, то это были именно Институт Вавилова-Черенкова и его сотрудники, первыми сбросившие оковы околополитической паранойи, овладевшей не так давно всем миром. После ЭММИ институт интенсивно кооперировал со множеством схожих центров по всему миру, и в его стенах училось большое количество иностранцев. В честь этой борьбы за свободу научного познания перед институтом был установлен памятник собирательному образу трёх учёных, которые, согласно легенде, первыми организовали молчаливый протест против господствующих фобий и международной вражды, ратуя за безграничность научного сотрудничества и прогресса. Памятник представлял из себя высеченные в камне фигуры трёх людей в лабораторных халатах, без шлифовки их лиц. По задумке авторов, каждый человек, ассоциирующий себя с институтом, обучающийся либо завершивший там обучение, безотносительно к его возрасту, полу и национальности становился лицом науки. Памятник изображал держащихся за плечи друг друга людей, левый из которых, вставая с колена, срывал оковы, прибитые к его руке и брущатке, а правый держал на вытянутой вверх руке тоненькую лучину, символизирующую свет знаний. И весь контраст памятника, с одной стороны изображающего массивность и тяжесть гигантских оков и освобождение от них, а с другой – тончайший стебель надежды, о который крепко держалось научное сообщество, производил на любого прохожего, тем более учащегося института, неизгладимое впечатление. Сам же институт, построенный формально еще в годы ЭММИ, был создан в стиле доминирующего тогда направления нового монументализма, стремящегося скопировать массивность и тон сооружений, характерных для европейской архитектуры тридцатых годов двадцатого века. Колоссальная арка перед тремя зданиями института казалась скорее пещерным сводом, оба рукава которой были обрамлены, а точнее сказать, облеплены фигурами людей, сгорбившихся и тянущих в направлении центра арки: кто мешки, кто плуг, кто телегу. Авторы арки хотели изобразить труд тех, кто достигает вершин науки и тянет за собой тяжёлый багаж знаний. Но фигуры в лучшем случае напоминали аллегорические отсылки к Сизифу, а в худшем – тяглых крестьян или батраков, тащащих свои пожитки непонятно зачем к самой верхотуре арки. Там, на самой высокой центральной точке, располагались два габаритных бюста, собственно, самого С. И. Вавилова и П. А. Черенкова, которые при рассмотрении всей композиции целиком скорее напоминали двух крепких мужиков-баринов, к которым и идут на поклон тяглые. Несмотря на всю странность, двусмысленность и отчасти абсурдность данной композиции, люди, непосредственно работающие в институте, давно привыкли и к арке, и к изваяниям эпохи нового монументализма, так отчётливо контрастирующим с тремя фигурами молодых учёных с лучиной, установленными перед зданием института. Сама арка была прикреплена длинными стальными тросами к двум башням, формально опережающим центральное более высокое здание института. Обе башни и центральная часть имели характерные остроугольные шпили – нечто среднее между средневековыми замками и сталинским ампиром. Непосредственно учёным и студентам, работающим в институте, никогда не хватало времени облюбовать всё это великолепие. Да и привыкание сыграло свою роль. Как любил повторять Григорий Евлампиевич, «субстанция важнее пробирки», намекая на первостепенность работы главного научного центра Москвы в противовес его странному фасадному решению.