– А то что? Тоже убьешь? – мои глаза горят гневом, губы дрожат, а сама я еле держу себя в руках.

Всё равно стараюсь поднять подбородок как можно выше. И пусть он смотрит на меня с высоты своего роста, но свысока глядеть на себя не позволю. Никто не имеет права так смотреть на нашу семью. Мы ни в чем не виноваты. Это мы – жертвы чужого произвола.

– Не неси чушь, Булатова, – трет переносицу, словно дико устал. – Вся твоя семья дико упряма. Не переживай, аренда оформлена почти законно. Никто не станет разбираться, да и кто будет этим заниматься, Ясмина? Твой умирающий отец? Агонизирующая мать? Или ты? М? Да и ни один следователь за дело не примется, карточка и счет оформлены на твоего отца. Деньги за аренду поступают ежемесячно, как и прописано в договоре, так что…

Поджимаю губы, ведь он прав. И только сейчас замечаю темные залегающие тени под его глазами, вот только вместо жалости, которую я испытывала к нему во времена своей молодости, сейчас я пылаю лишь огнем злости.

– Если землю не собираетесь продавать, чего пришла? – продолжает он наседать, хватает пальцами мой подбородок. Дергаю головой, но он не отпускает, лишь сильнее нажимает, от чего меня простреливает легкая боль. – Что, деньги нужны?

Фыркает, обводя меня странным взглядом, в котором я замечаю мужской интерес. Вот только не тот трепетный и нежный, как восемь лет назад, а… Гнилой… Чисто мужской… Неприятный до зуда.

– Какой же ты мерзкий тип, – чувствую, как искривляется от презрения и брезгливости мой рот, пытаюсь оттолкнуть мужчину, но он, завидев мимику на моем лице, еще сильнее вцепляется в меня и даже прижимает спиной к стене.

От легкого удара у меня слегка болит позвоночник, но я принципиально не издаю ни звука.

– А что мне еще остается думать, девочка? – скалится скабрезно, я не узнаю такого Тагира, ведь он открылся для меня с новой стороны. Мерзкой. – Ты ходишь ко мне как к себе домой. Ревнуешь к секретарше, устраиваешь сцены. Хочешь вернуть былое, Ясмина?

Его рука сжимает мои щеки, я хватаюсь за его кисти рук. Тяжело дышу, стою на цыпочках.

– Ты – последний мужчина на земле, которого я коснусь добровольно. Отпусти меня, мерзавец! – кричу и делаю это, видимо, слишком громко, так как его крупная ладонь тут же затыкает мой рот.

– Не зарекайся! И заткнись! – шипит мне в лицо, бешено вращая зрачками и окидывая меня своим темным тягучим взглядом.

Моя грудь от тяжелого дыхания часто приподнимается. Спустя несколько секунд свою руку он убирает, но, вместо того чтобы закричать, я лишь стискиваю челюсти, ненавидя его в этот сильнее, чем когда-либо до этого.

По щекам текут злые слезы, которые я даже не пытаюсь остановить, но мне плевать. Пусть смотрит, до чего доводит и он, и его семья. Пусть будет укором грязным делам его гнилой семье.

– Больше не смей присылать деньги! Нам от тебя ничего не нужно! Лучше сдохнуть, чем принимать ваши деньги, Юсупов! – цежу сквозь зубы, достаю судорожными дрожащими руками карточку из сумки и, выпрямившись и оттолкнув его крупное тело от себя, кидаю пластик ему в лицо.

Испытываю ни с чем не сравнимое удовольствие в этот момент. Будто отвела душу.

Тагир отклоняет голову, лицо его словно восковая холодная маска. Он продолжает сверлить меня своим взглядом. В это время раздается стук под нашими ногами. Карточка упала с шумом на пол. Ни он, ни я не двигаемся. Не отводим друг от друга взгляды.

– Мне звонили из банка. Ты ведь сняла оттуда все деньги, – холодно улыбается, по-змеиному так, будто понимает и знает все обо мне. – И как это? Возвращать пустую карту?

Сдерживаю крик злости, сжимаю кулаки.