– Послушай, – сказал я, – дай-ка закурить! Это все-таки не дело: обшмонали, забрали весь табачок, сами пользуетесь – а я что же?.. Я вам не фраер.

– Цветной, что ли? – покосился на меня татарин. – Из блатных, да? Жиган?

– Да вроде бы, – усмехнулся я.

– Держи! – Он протянул мне кисет. И затем, когда я закурил: – Что ж ты сразу не сказал? Эх ты… Мы ведь тебя уже кончать хотели…

– Как – кончать? – Я дернулся и выронил папиросу. – За что?

Он молча похлопал себя ладонью по боку. И, потянувшись туда взглядом, я различил широкий, плоский, тускло поблескивающий штык. Такие – кинжальной формы – штыки я видел когда-то в армии, у десантников. Штык был засунут за пояс – и пояс этот тоже был армейский!

– Счастливый твой Бог, – сказал татарин. – Я-то ведь тоже сидел – давно, перед войной, – знаю все-таки, что к чему. Ну а если бы оказался кто-нибудь другой – представляешь?.. Тут бы тебе и кранты…

– Но – за что?

– А ты так и не догадываешься – кто мы?

Я уже начал помаленьку догадываться. Но все же решил уточнить. И, подобрав упавший окурок, сказал, затягиваясь, кутаясь в дым:

– Солдаты – не солдаты… Не разберусь. Одно мне ясно: вы от кого-то прячетесь. От кого? Если не секрет, конечно.

– Ото всех, – проговорил татарин. И, подумав, добавил жестко: – Да ото всех!

– И – с каких же пор?

– С войны.

– Ах, так значит – вы?..

– Да, – сказал он, – в том и суть.

Вдруг он поднялся, молча вышел из комнаты. И спустя минуту вернулся – уже вдвоем с Архипом.

Мы разговорились. Архип на этот раз держался со мной иначе – не так, как прежде. Морща щеки в улыбке, вороша пальцами бороду, он сказал доверительно:

– Ты пойми: у нас же ведь нет выбора! Ежели какой чудак забредет к нам – хана. Сразу выдаст, наведет на след… Хошь не хошь, а надо его закапывать.

– Н-да. – Я сделал рукою сложный, неопределенный жест. – Это конечно… Дело понятное… Но – чего вы все же боитесь?

– Ты по какой статье сидел? – спросил меня татарин.

– По указу.

– За что?

– Часть вторая. Железнодорожный грабеж.

– Та-ак, – протянул татарин. – Ну а с воинскими статьями ты знаком?

– Конечно, – сказал я, – сам когда-то побывал в армии…

– Стало быть, ты в курсе. Это хорошо. Много объяснять не надо.

– Но ведь вы когда дезертировали?

– По-разному… По всякому… Но в общем – в ту пору.

– С той поры прошло уже семь лет. Вы это, ребята, понимаете? Или вы, может, не следите за календарем?

– Следим, – усмехнулся в сивую свою бороду Архип. – Мы хоть и в тайге, в самой глуши обитаем, но все же кое-какие слухи и сюда доходят…

– Так в чем же дело? – удивился я. – Значит, вы должны знать: после войны сразу же началась амнистия. И первыми, кто попал под нее, были именно дезертиры! Им повезло гораздо больше, чем другим… Бытовиков освободили тогда не всех, пятьдесят восьмая статья вообще не попала под амнистию, а таких, как вы, – распустили подчистую.

– Что ж, это верно, – шумно вздохнул Архип. – Ежели б мы тогда сразу повинились… Повинную голову ведь меч не сечет.

– Сечет, – сейчас же отозвался татарин. Лицо его напряглось, редкие рыжеватые усики по краям рта ощетинились. – Еще как сечет! Любую голову!

– Тоже верно, – покивал Архип. – И в общем, что ж об этом толковать? Свое время мы упустили… Сами виноваты – знаю. А сейчас уже поздно. Пощады нам не будет. Нет, не будет. Не может быть!

– Пойдем теперь по другим статьям, – мрачно резюмировал татарин, – по другим – более тяжелым.

Я пробыл в становище дезертиров сутки и за это время узнал всю их историю. Они начали скопляться в тайге с сорок первого года, и к концу войны сборище это достигло внушительных размеров. Фронтовиков здесь было мало; основную массу составляли молодые призывники – звероловы, охотники, лесорубы. Причем почти все они были выходцами из семей раскулаченных, из среды так называемых «спецпереселенцев». В сущности, все они были жертвами террора… Сражаться за эту власть они, естественно, не хотели – предпочитали укрываться в тайге. Впоследствии контингент этот пополнился беглыми каторжниками. И так, постепенно, в низовьях Оби, в самом сердце водораздела, образовалось своеобразное потаенное сообщество. Я бы даже назвал его племенем – племенем Отрешенных, название это здесь вполне подходит! Отрешенные от мира, беглецы жили замкнутой общиной, во многом напоминающей первобытные общины дикарей. Они добывали себе пропитание охотой и рыбной ловлей – так удовлетворялся голод. С любовью было сложней… Но и эту проблему они тоже решили в конце концов: стали брать себе жен в становищах туземцев. Контакт с эвенками у них был давний, тайный и прочный; через них доставали дезертиры боеприпасы, а также сахар, чай, соль, муку и табак. Постепенно в общине этой выработались свои, особые порядки и правила, и даже возникла своеобразная религия – некая смесь христианских догматов с языческими обрядами. Они верили в Бога и в то же время поклонялись Солнцу. Именно к нему, к Солнцу, – по утрам и на вечерней заре обращали они свои молитвы. Да и сами молитвы эти тоже выглядели необычно; канонический текст совмещался здесь со странными дикими заклинаниями. Их-то я как раз и услышал в тот самый вечер, когда впервые соприкоснулся с этим племенем!