Тем временем луна прослезилась, острым краем задев горную седловину, – небо резко потемнело, и Саня успокоился.

Когда он вошел в дом, девушка спала. Саня ощутил одновременно и досаду, и облегчение, словно лишь теперь закончилась его долгая бездомная жизнь.

Окно отбрасывало лунный свет на постель, виден был голубой завиток ее волос. «Подобрал, как котенка!» И еще показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим.

А утром пошел снег, самый первый, самый заботливый. Он проникал во все потаенные уголки леса – мелкий и почти струящийся, – белой пылью оседая и повторяя каждую ложбинку, каждый изгиб земли.

Лопотал огонь в печи.

Теплая волна дошла до маленького оконца, высушив на нем утреннюю испарину. Меж рам ожил тощий комарик: он широко расставил слабые лапки и с грустью смотрел на Саню.

Снег за окном все сеял и сеял, окутывая тайгу в белое непроглядное марево. Лишь вблизи было видно, как отдельные снежинки проскальзывают на землю сквозь лапник и бурелом, будто мука через сито.

Весь день гостья проспала, отказываясь от еды и не отвечая на его расспросы. Но вечером сама предложила помыть посуду.

– А как ты окликнула меня вчера? – Он старался не смотреть на девушку, чтобы не смутить ее или не растеряться самому.

– Не помню, – хрустели мокрые бока кружек.

– Ты же не знала меня раньше…

– Слышала.

– А что про меня говорят?

– Я спросила: где твоя медведица?

Саня подумал, что медведица теперь уж точно легла и укрыта пушистым снегом. Он засмеялся:

– Я думал, и ты всю зиму проспишь!

Девушка смотрела на него спокойно и почти равнодушно, будто была из обычных туристок, которая прибирала посуду, прежде чем уйти в поход.

Звали ее Катя. Все имущество на ней было: бордовое платье, кожаная куртка и мамины выходные туфли. Белые… Красиво они смотрелись на белом снегу! Когда она сняла куртку, Соловей разглядел ее фигуру. Была в ней не то чтобы склонность к полноте или широкая кость, но скорее предзимний жирок, особая меховая аура – мягкая, гибкая, искристая. Русая толстая коса и густая челка, под которой открывалась на лбу легкая испаринка. На щеках румянец; когда она приходила с реки, зардевшись при подъеме, то даже тени под глазами казались темно-вишневого цвета. По утрам, после умывания, лицо Кати становилось молочно-розовым, и только на носу оставалась малиновая лоснящаяся полоска поверх маленькой горбинки.

Однажды она сидела в кухоньке и разглядывала закопченные книги на полке: Есенин, Шукшин, Рубцов. Вдруг из-за фанеры на стене мелькнул темный жгутик, потом раздался резкий корябающий звук, и что-то живое свалилось вниз, угодив в помойное ведро. Катя взвизгнула.

– Жаль, Машка спит! – воскликнул Саня. – Вот бы позабавилась!..

Представив с улыбкой, как его подруга фыркает на мышь в ведре, он решил, что само собой нашлось имя для медведицы. Потому что у него теперь было две особы женского пола.

Появление Кати изменило его жизнь. Саня начал как-то охорашиваться, больше суетиться. И это не нравилось ему.

За окном стояла хмарь.

Первые зимние дни тянулись долго. Громко отстукивал минуты железный будильник. Саня неспешно строгал топорище и следил с какой-то придирчивостью за движениями девушки.

На стекле отражался оранжевый язычок свечи, будто из-под снега пророс острый стебелек кандыка.

Катя взяла с книжной полки фотографию мальчика лет двенадцати:

– Сынок твой?

Саня сел на корточки перед печкой, чувствуя, как заныл на ладони старый ожог:

– Мой.

– И кровь не зовет?

– Не знаю. У меня своя кровь, таежная…

Катя смотрела грустно, по-женски угадывая что-то:

– Видимо, на мамку похож!..