Прикурив длинную сигаретку, глубоко вдохнула и закрыла глаза, погрузившись в приятные воспоминания. Никак не могла оторвать глаз от огромного, подернутого густыми разводами пара, зеркала в гостиничной ванной, где отражалась мужская фигура.

Зрение меня подводило… Вернее, подводили меня ласки Лазаря. Его огромные ладони скользили по мне, прижимая к себе так близко, что было трудно дышать. Обжигающий пар витал вокруг нас, оседая на  коже капельками влаги. Этот огромный мужчина, с грациозностью танцора, играл с моим телом, как виртуоз, нажимая на потаенные клавиши, извлекая неведомые доселе звуки, топя меня в немом стоне.

Он истязал меня, распластав по каменной стене: входил быстро и вдруг замирал, сжимая моё лицо своей огромной ладонью, смотрел в глаза и выходил, опустошая растомленное тело миллиметр за миллиметром. Так медленно, со вкусом. Моя плоть сжималась, моля о пощаде, ну, либо о продолжении! Глаза пытались навести фокус, чтобы наблюдать за его телом в зеркальном отражении: широкие плечи были похожи на крылья орла, взмывающего высоко в воздух. Я сдерживалась, как могла, оттягивая момент кульминации, но с ним это не прокатывало. Лазарь ждал и чувствовал, а за мгновение до оргазма хватал меня за лицо, фиксируя на себе мой взгляд. Забирал все… Забирал каждый прерывистый вздох, вдыхал обессиленные выдохи. Это как перегрузки, когда ты чувствуешь, как плавится твой мозг, но ничего не можешь с этим делать. Изверг! И я почти привыкла…

– Ксю-Ксю? – братец нагло распахнул дверь и влетел, как торнадо, поднимая в воздух образцы тканей, прикрепленные на стенде.

– Что? – рявкнула я, проклиная свою дурацкую привычку забывать запирать дверь.

– Плохой день?

– Плохой год, – я подошла к барной стойке и вновь загрузила кофемашину, потому что мой американо, заботливо приготовленный Ромиком, уже остыл.

– Но он же только начался, – Вася упал на кожаный диван, принявшись бесцеремонно рассматривать мои эскизы.

– А я прям кожей чувствую, что будет плохой год. Прям чувствую!

– Не нагнетай, сестра.

– А ты чего такой довольный, все забываю спросить? И вчера за столом улыбался. Ты даже за меня вступился, когда отец, надев маску разъяренного дракона, извергал в мою сторону пламя праведного гнева!

– Ксю, ты уже большая девочка. Пора бы привыкнуть к вспышкам гнева отца, к равнодушию матери и общей несправедливости мира.

– Ты про несправедливость мне тут не заливай, колись лучше. Чего задумал?

– Ничего, просто чувствую, что год удастся… Ой, удастся-а-а-а, – протянул Василий, отпивая мой кофе. – И тогда заживем…

– Ты чего? В смысле – заживем?

– Ты же должна радоваться переезду. Ты так и планируешь сидеть в этом офисе, обшивая теток?

– Ну, моя ближайшая «пятилетка» была официально одобрена собранием, поэтому да, Вася! Я планировала рисовать, пить кофе и отдыхать.

– Ну и дура.

– Ты обкурился, что ли? – брат отводил глаза, шаря по стенам кабинета.

– А чего тебе здесь делать? Окся, детка, – Васька встал и подошел ближе, положив свою руку мне на плечо. – Тебе уж немало, сестра. Пора подумать о своей жизни. Хватит зализывать раны. Хватит.

– Ой, психолог, бл***, – выругалась и снова закурила, с силой выдохнув дым в стекло.

– Ага… Ты, хоть и стерва страшная, но не могла бы ты поговорить с отцом, чтобы он не трогал меня? Пусть забирает любимую дочь и проваливает, а меня пусть оставит в покое? – Васька положил голову мне на плечо и окатил самым жалостным взглядом. – Кажется, я влюбился…

– Ой, не ври. Вот только не ври. Тут же каждая собака знает, в нашем городе только один ёб*рь, и это ты, Васька. Ты ж – осеменитель. Какая любовь?