Через несколько мгновений отец девочки поднялся, с трудом разогнув спину после поклона перед алтарем. Повернулся к детям и произнес тихо и свирепо:

– Еще один день, и наши предки вмешаются и прекратят эти страдания. Непременно.

Девочка понимала, что он прав. Он старше нее и знает больше. Но когда она попыталась представить себе будущее, то не смогла. В ее воображении не было ничего, чем можно заменить бесформенные, одинаковые дни голода. Она цеплялась за жизнь, потому что жизнь казалась чем-то ценным, даже пускай для нее одной. Но когда она думала об этом, то не могла понять почему.

Девочка и Чонба сидели у входа в дом и смотрели вдаль, безразличные ко всему. Одна трапеза в день не может заполнить время. Под вечер жара становилась почти невыносимой, когда солнечные лучи били по деревне наотмашь, красные, как Небесный мандат последних императоров-китайцев. Вечером, после захода солнца дышать становилось просто невозможно. В той части деревни, где жила семья Чжу, дома стояли далеко друг от друга, а между ними проходила широкая грунтовая дорога. На этой дороге ничего не происходило, как и в других местах в опускающихся сумерках. Чонба теребил висящий на шее буддийский амулет и бил пятками по земле, а девочка смотрела на краешек полумесяца, медленно выползавший из-за далеких темных холмов.

Они оба удивились, увидев отца, огибающего дом сбоку. В руке он держал ломоть тыквы. Девочка почувствовала исходящий от тыквы запах гнили, хотя этот ломоть отрезали только сегодня утром.

– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросил он у Чонбы.

Жители деревни уже много лет не устраивали никаких праздников, отмеченных в календаре. Помолчав немного, Чонба рискнул высказать догадку:

– Фестиваль середины осени?[3]

Девочка тихо фыркнула: разве у него нет глаз и он не видит луну?

– Второй день девятого месяца, – сказал отец. – В этот день ты родился, Чжу Чонба, в год Свиньи. – Он повернулся и двинулся прочь. – Пойдем.

Чонба поплелся за ним. Через минуту девочка поспешила следом. Дома вдоль дороги выглядели темными силуэтами на фоне неба. Обычно она боялась ходить по этой дороге ночью из-за хищных собак. Но сейчас ночь опустела. Она полна призраков, говорили оставшиеся в живых жители, хотя, поскольку призраки такие же невидимые, как дыхание или ци, невозможно понять, есть они здесь или нет. По мнению девочки, их не стоило так уж опасаться: ее пугало только то, что она действительно видела.

Они свернули с главной дороги и увидели впереди крохотный огонек. Не ярче случайной вспышки света в закрытых глазах. Там стоял дом прорицателя. Когда они вошли в дом, девочка поняла, почему отец разрезал тыкву.

Первое, что она увидела, была свеча. Свечи стали такой редкостью в Чжонли, что ее свет показался волшебным. Пламя свечи поднималось на высоту ладони и колебалось на конце, как хвост ужа. Красивое, но вызывающее тревогу. В своем лишенном света доме девочка никогда не чувствовала темноту снаружи. Здесь они стояли в пузыре из света, окруженные темнотой, и свеча лишила ее способности видеть то, что за его пределами.

Прежде девочка видела прорицателя только издали. Теперь, оказавшись так близко от него, она сразу же поняла, что ее отец не был стар. Прорицатель был, наверное, таким древним, что помнил время до императоров-варваров. Из родинки на его морщинистой щеке рос длинный черный волос, вдвое длиннее, чем тонкие седые волосы на подбородке. Девочка не могла оторвать от него глаз.

– Глубокоуважаемый дядюшка. – Отец поклонился и вручил прорицателю тыкву. – Я привел к вам восьмого сына семьи Чжу, Чжу Чонба, под звездами его рождения. Не можете ли вы поведать нам его судьбу? – Он вытолкнул Чонбу вперед. Тот с готовностью шагнул к прорицателю.