Доказательство того, что она нарушила заповеди, в руках у Настоятеля. Охваченная ужасом, Чжу сама не понимала, как она осмелилась вместе с остальными послушниками нарушать мелкие запреты, считая себя точно такой же, как они. Веря, что она действительно Чжу Чонба. Она с болью подумала: «Может, так всегда будет, когда моя судьба меня настигнет, что бы я ни делала».

Но даже в тот момент, когда у нее возникла эта мысль, она в это не верила, не могла поверить.

– Достопочтенный Настоятель! – вскричала она, снова падая ниц. – Произошла ошибка…

– Странно, именно так говорил наставник Фан. – В голосе Настоятеля был гнев, который всегда грозил уничтожить виновника его неудовольствия. Во время последовавшей паузы Чжу слушала шелест деревьев во дворе и чувствовала, как пустота мало-помалу заползает в нее, как она ни боролась, ни плакала и ни сопротивлялась.

Над ее головой Настоятель издал такой неожиданный звук, что сначала Чжу даже не поняла, что это.

– О, встань! – произнес он, и когда Чжу подняла взгляд, она уставилась на него с изумлением: он смеялся. – Мне никогда не нравился наставник Фан, эта сушеная старая папайя. Он вечно порицал меня; считал, что следует сделать настоятелем самого благочестивого монаха. – Настоятель поднес ко рту один из кувшинов и, глядя ей в глаза поверх края горлышка, сделал несколько больших глотков.

– Зеленые сливы, не так ли?

Сам Настоятель нарушал запреты. У Чжу отвисла челюсть.

Глядя на ее лицо, Настоятель рассмеялся:

– Ах, послушник Чжу. Благочестивый человек был бы плохим настоятелем в наше беспокойное время. Ты думаешь, монастырь Ухуан продержался так долго в разгар восстания наньжэней и ответного удара монголов исключительно благодаря покровительству Небес? Ничего подобного! Я вижу, как надо поступить, чтобы отвести от нас угрозу, и делаю это, не обращая внимания на то, что монахи должны или не должны делать. О, я знаю, что в следующих жизнях поплачусь за это. Но когда я спрашиваю себя, стоит ли заплатить болью в будущей жизни за мою жизнь в настоящем, я всегда считаю, что стоит.

Настоятель присел и посмотрел в глаза Чжу, стоящего на коленях. Его обвисшая кожа была туго натянута изнутри и словно вибрировала: свирепая, совсем не религиозная радость человека, который добровольно отбросил все шансы достичь нирваны ради любви к жизни. И Чжу, уставившаяся на него словно завороженная, видела в нем свое собственное отражение.

– Знаешь, я тебя помню. Ты тот мальчик, который ждал у стен монастыря. Четыре дня, без еды, на холоде! Поэтому я всегда знал, что у тебя сильная воля. Но в тебе необычно вот что: самые волевые люди не способны понять, что одной воли недостаточно, чтобы гарантировать выживание. Они не понимают, что выживание зависит от понимания людей и власти даже больше, чем от воли. У наставника Фан воли было, конечно, достаточно! Но именно ты понял, что можно обратить против него более сильную власть, и именно ты сделал это без колебаний.

Ты думаешь о том, как работает этот мир, послушник Чжу, и это… вызывает интерес.

Он смотрел на нее так пристально, как никто никогда не смотрел. Она содрогнулась от его взгляда, страх накрыл ее, как тень хищника. Несмотря на то что его интерес, наверное, открывал перед ней возможность избежать изгнания, она чувствовала, как опасно то, что кто-то проявляет к ней интерес. Единственная часть Чжу Чонбы, которая всегда принадлежала только ей одной, была решимостью выжить.

Настоятельно задумчиво произнес:

– Снаружи, за нашими стенами, растут хаос и насилие. Чем дальше, тем труднее нам сохранять свое положение между мятежниками и монголами. Как ты думаешь, почему я так решительно настаиваю, чтобы мои монахи были образованными людьми? Не сила, но знание станет нашим лучшим орудием выживания в тяжелые времена, которые ждут впереди. Нашей задачей будет сохранить свое богатство и положение в мире. Дня этого мне нужны монахи, у которых есть ум и желание понять, как устроен мир, и способность манипулировать им в нашу пользу. Монахи, которые смогут сделать то, что необходимо сделать.