Мемуаров, в которых встречается имя З.Н., вряд ли мне попадалось больше, чем вам. На всякий случай хочу спросить – знакома ли вам книга воспоминаний ленинградского музыковеда Богданова-Березовского? Её у меня, увы, нет, и я запамятовала, как она называется. Богданов-Березовский жил некоторое время у нас на Брюсовском*, кажется, в самом начале 1930 года. Об этом у него написано несколько страниц (читая их лет десять назад, я вспоминала строки Пушкина: «К доброжелательству досель я не привык, и странен мне его приветливый язык*»).

Возможно, вам пригодились бы некоторые данные о «домейерхольдовском» периоде жизни З.Н., опубликованные в журнале Пушкинского Дома «Русская литература» (1976, № 3). Статья называется «К биографии Сергея Есенина (Зинаида Райх и Сергей Есенин)»*. Моя статья была написана исключительно по памяти, а эта содержит ссылки на документы, в ней больше сведений – где, когда и чем занималась Зинаида Николаевна. Кстати, в этой статье впервые указано, что дело о разводе было возбуждено по заявлению Зинаиды Николаевны, а не Есенина, как это всегда преподносилось в литературе о нём. Журнал этот, наверное, легко добываем, но я могла бы его послать на время, если надо.

Возвращаюсь к вашим вопросам. Фамилии человека, который был на Брюсовском у З.Н. поздно вечером 14 июля 1939 года, я, пожалуй, вообще не знала. В те тягостные дни мало на чём останавливалось внимание. Однажды, когда я приехала с дачи на Брюсовский, мать и этот молодой человек сидели за столом и разбирали какие-то бумаги. Мысль о том, что, слава богу, для З.Н. нашлось отвлекающее занятие, – такая мысль мелькнула, а чем именно они занимались – это меня не заинтересовало. Называла его мать каким-то коротким именем – вроде «Саши».

О даче. В 1926 году, когда вышел четырёхтомник Есенина, мне и брату как наследникам причиталась довольно большая сумма. Зинаиду Николаевну назначили нашим «опекуном», и ей было разрешено (в том же году) купить на наше имя дачу. Расположена она была в лесу, в крохотном безымянном посёлке (всего пять домов), поблизости от шоссе Энтузиастов (бывшего Владимирского тракта) и деревни Горенки. В давние времена, когда осуждённых гнали на каторгу по Владимирке, родственникам разрешали сопровождать их до этой деревни. Здесь горевали при расставании – отсюда название. Минутах в десяти ходьбы от нас находился роскошный парк, хорошо известный учёным-ботаникам, – бывшее имение графа Разумовского. Тишина, безлюдье, но, увы, уже в 30-е годы поблизости начали строить «ящики».

Название «Горенки» вам встречалось – в том единственном письме* Всеволода Эмильевича к З.Н., которое публикуется (Вс. Эм. ездил тогда на дачу один, а З.Н. лежала в кремлёвской больнице).

В первые годы Всеволод Эмильевич и Зинаида Николаевна редко бывали на даче (надо было ехать поездом до станции Балашиха и 3 километра идти пешком), но когда купили машину, они всё чаще устремлялись туда. Бывали там в любое время года (меньше всего – летом), но, конечно, только урывками – на день, на полдня, на одну ночь. Говорят, жив еще старик Манвелов – шофёр Всеволода Эмильевича. Он, конечно, помнит, как часто его упрашивали отвезти на дачу после спектакля – он этого не любил и не всегда соглашался. На даче поселили Лидию Анисимовну – это имя вам знакомо. В городе была другая домработница, но летом 1939 года З.Н. поменяла их местами. Сторожила Лидию Анисимовну немецкая овчарка Урс. Этого пса Мейерхольд так обожал за красоту и бурный темперамент, что описать невозможно.

Воду брали из колодца, электричества не было, но зато не было телефона. Приехав, тут же разжигали камин – пакеты с древесным углём, купленным в керосиновой лавке, привозили с собой из города. Вс. Эм. на даче иногда работал. Оба любили ходить на лыжах.