Положив трубку, Абакумов смерил допрашиваемую самодовольным взглядом.

– Слыхала? Сам товарищ Сталин звонит, интересуется, как у нас идет работа со шпионами. Ну ничего, скоро и вам, и вашим немецким хозяевам конец придет. Слышала, наверное, что докладывал? Со дня на день с Гитлером мы покончим. Взлетит на воздух он и его клика, и тогда поймете вы, что бесполезно и бессмысленно с нами воевать и даже думать об этом. Тогда наперебой вспоминать станете свою «трудовую биографию». Вот только нужна ли она нам будет тогда, когда война закончится? Подумай. Дорога ложка к обеду.

Повернувшись к следователю, Абакумов бросил:

– Ты вот что. Если она не одумается, тащи ее к их главарю, Ивушкину. Он все равно больше всех знает, с ним и надо работать плотнее. Припугни его, что порвешь ее на куски, а надо – и порви. Пусть понимает, что сам виноват в том, что происходит с его экипажем. Глядишь, не она, так он поумнеет, а нам того и надо – он ведь у них главарь, и знает больше всех. В общем, действуй по обстоятельствам…

13 июля 1944 года, СИЗО «Лефортово»

Шейнин взял выходной, и сегодня Ивушкина предстояло допрашивать тому самому следователю Никитину, который накануне познакомил Аню с наркомом Абакумовым. В действительности, Лев Романович решил использовать старый прием со злым и добрым следователями, но не сведущему в правовых вопросах Николаю не было об этом известно. Завидев нового человека, он было подумал, что тот сможет во всем разобраться и установить его невиновность, но первой же фразой Никитин поставил крест на этом зыбком предположении.

– Ну как? Подумал над предложением Льва Романовича?

– Подумал.

– И что скажешь?

– Что сказать мне нечего.

– Понимаю. Много времени прошло, мог и подзабыть что– то. Ладно, постараемся напомнить, – он поднял трубку телефона и велел завести обвиняемого. С интересом Коля глядел на дверь – пока в ней не появился Демьян. Тот самый наводчик, с которым вместе, рука об руку, они пару месяцев назад совершили свой легендарный прорыв. Он был изрядно потрепан, напуган – ясное дело, после такого подвига и в таком месте очутиться, – но неугасимый задор в глазах выдавал в нем того самого Волчка, на которого Ивушкин возлагал самые сложные боевые задачи.

– Здорово, командир, – натянуто улыбаясь, пробормотал вошедший. С одной стороны, он был рад видеть боевого товарища, а с другой обстановка не располагала к проявлениям положительных эмоций.

– Здорово, Волчок! – сквозь подкатившие при воспоминаниях о побеге из логова слезы улыбнулся Ивушкин. – Тебя тоже?

– Как видишь.

– А за что?

– За то же самое, надо полагать, – он робко посмотрел на следователя, который пока занимал позицию безучастного наблюдателя происходящего. – Вот говорят, что нас немцы в концлагере завербовали и инсценировали наш переход к своим с целью шпионов забросить. Признание требуют подписать… Бред…

– Ну да, сначала пытали, били как собак три года, едва в печь живьем не сунули, а потом вдруг так облагодетельствовали, что домой разрешили вернуться…

Волчек непроизвольно хохотнул, вдумавшись в слова командира – версия гэбистов действительно выглядела притянутой за уши.

– Ну– ну, – махнул рукой Никитин. – Вы мне эти свои шпионские штучки бросьте. Этот кабинет ежедневно десятки таких, как вы, видит, и врать в его стенах даже кощунственно…

– Так, если вы нас шпионами считаете, – взывал к логике следователя Коля, – то зачем эти очные ставки устраивать? Шпионы никогда не сознаются ни в чем, разве не так?

– Так. Действительно. Не сознаются, пока угроза жизни не стоит…

– Слушай, майор, да передо мной эта угроза последние три года…