(Звучит «Вечерняя мелодия» – 1 минуту.)

При крещении в гарнизонной церкви меня нарекли Франсиско Паулино Эрменгильдо Теодуло, что по испанской традиции должно было обеспечить высокое покровительство одноимённых святых. Кроме того, как всякий испанец, я носил двойную фамилию Франко Баамонде: первую часть от отца, вторую – от матери.

(Звучит метроном – 5—6 ударов)

Гитлер, уверенный в том, что я полностью с ним согласен, завершил свою вступительную речь: «Для этого требуется всего ничего. Согласие Испании и… прежде всего, открытие испанской границы немецким войскам»…

…Подошла моя очередь отвечать фюреру. Лицо моё помрачнело, и уже не глядя в глаза собеседнику, я опустил голову и заговорил. Чётко выговаривая каждое слово спокойным, мерным, тихим голосом, я словно бы произносил молитву. Моя задача заключалась в том, чтобы Гитлер потерял нить в вязи неторопливых слов, не смог сосредоточиться и вникнуть в их смысл. Каждое моё слово было продумано, глубоко взвешено и тщательно отрепетировано. Это не мешало мне одновременно, и говорить, и предаваться воспоминаниям.

(Мелодия «Болеро» – 10 секунд, затем под музыку.)

В 1906 году я, четырнадцатилетний юноша, по предложению отца, подался в пехотную академию в Толедо. Академия располагалась в знаменитом замке Алькасар. Это была величественная крепость, являвшаяся древней резиденцией испанских монархов. Она стояла на высоком холме, откуда открывался прекрасный вид на город. Замок вызывал в нас мистическое благоговение перед былым величием Испании.

Я был в академии не только самым младшим, но и самым маленьким по росту, а моё лицо, выдававшее, что во мне течёт не только испанская кровь, вызывало многочисленные насмешки. Но мне никто не говорил обидных слов, кадеты очень быстро и хорошо усвоили мой жестокий нрав, никому не спускающий даже мелких обид.

(Звучит метроном – 5—6 ударов)

Я долго и без устали говорил и завершил свою речь так: «Появление немецких войск под Гибралтаром будет рассматриваться, как оскорбление, нанесённое испанской чести, ибо только испанец должен освободить Гибралтар от неверных».

Итак, стороны показали своё видение ситуации и как бы наметили позиции в предстоящих переговорах. Но, если я выглядел внешне вполне спокойным, то Гитлер, взбешённый моим поведением, начал терять самообладание. Раздражённый Гитлер чуть ли не в ультимативной форме повышенным голосом произнёс: «Откройте границу моим танкам!» Я ещё ниже опустил голову и всё тем же спокойным голосом повторил всё, что только что говорил, а затем как бы назидательно сказал, что «танки по пустыне не пройдут».

Наступила тишина. Гитлер не мог взять в толк, куда подевались предварительные договорённости. Он вообще ничего не мог понять. И он нервничал, терял нить разговора, перескакивал с одного вопроса на другой… А я сидел, не шевелясь, «как бы слушая Гитлера». Моё тело чуть покачивалось, словно бы в такт словам, когда же наступала моя очередь говорить, я превращался в неподвижную мумию.

Вдруг мои мысли сделали неожиданный поворот: знает ли Гитлер, что я отдал приказ испанским посольствам в Европе выдавать евреям въездные визы в Испанию. Я это объяснял тем, что они являются предками сефардов, изгнанных более четырёхсот лет назад из Испании, и имеют право вернуться на свою историческую родину. Уже десятки тысяч евреев Франции, Венгрии, Румынии, Греции пересекли границу и укрылись в Испании. Пройдёт время, и эта цифра приблизится к двумстам тысячам.

Конечно же, Гитлер не мог не знать об этой акции спасения евреев. Но сейчас ему невыгодно было поднимать еврейский вопрос – на кону стояла более важная задача. А мои мысли вернулись снова к тем дням, когда никто не называл меня «каудильо».