Прямо по коридору дверь вела в огромный светлый зал, где трудились идеологи крылатой ракеты, и люди Раушенбаха были здесь редкими вкраплениями: двигателист Миша Тюлькин, Лариса Комарова, с лёгкой руки Токаря занимавшаяся управляющим маховиком, входящим пока ещё в разряд перспективных разработок. Здесь же, выделяясь пока только ярко-синим мастерским костюмчиком, корпел над диссертацией её будущий муж, известный в последствии космонавт Алексей Елисеев – создатель советской системы управления космическими полётами, а пока просто аспирант, лишь в мечтах тяготевший к раушенбаховской тематике.

«Расширяемся при постоянном объёме», – шутили отдельские остряки. Сидели тогда, где придётся, даже в крохотном кабинетике Валькова – зама Осминина. Зам был очень недоволен соседством и постоянно сетовал на то, что бесцеремонные теоретики оставляют яркие иностранные журналы на столах, смущая строгих вальковских посетителей.

Утро, как правило, начиналось импровизированными летучками. У широкого подоконника окна с видом на КБ Боднарюка возле 39-ой комнаты обменивались свежими сведениями. Любой пятачок мог тогда стать местом обсуждения. Использовался и шумящий зал машины «Стрела». Таких машин в стране пока были считанные единицы. Напоминала она огромное диспетчерское табло, шумевшее как водопад.

«Стрела» была ещё очень несовершенной. Она выполняла всего две тысячи арифметических операций в секунду и требовала холодильного оборудования. Занимала она огромный зал и подходила для приватных бесед с глазу на глаз.

Здесь на наших глазах решилась судьба Виктора Павловича Легостаева, будущего вице-президента, а потом и президента королёвской фирмы, а пока всего лишь соискателя по тематике крылатых ракет. Под шумящий аккомпанемент вычислительной машины Раушенбах предложил Легостаеву стать его замом, своей правой рукой в деле космического кораблевождения. Легостаев до этого оставался в качестве аспиранта во вне и одновременно внутри растущего раушенбаховского коллектива. Он проявлял крайнюю независимость. На своей защите он позволил себе дерзко ответить на заданный из зала вопрос. Он сказал: «Не только я не понимаю ваш вопрос, вы и сами его не понимаете», что, согласитесь, для соискателя выглядело смело и рискованно.

Защиты тогда были редкостью. На банкете в честь диссертанта в химкинском ресторане «Волга», куда в пузатых винных бутылках из экономии был принесён коньяк, были зачитаны стихи:

«Не расщепил Витюша атом

Но всё же стал он кандидатом…»

Ядерная тематика тогда была не только на слуху. Она вмешивалась в нашу жизнь. Небрежность Сахарова в задании параметров ракеты для водородной бомбы позволило Королёву получить оплачиваемый заказ на создании «семёрки», ставшей космической лошадкой, вывозящей грузы и ездоков с самого начала до настоящего времени.

Если от той же проходной НИИ пойти не направо, а налево, то попадёшь на первый стенд управления спутниковой ориентацией. На полифилярном подвесе вращалась платформа с первой системой управления. Это было странное гигантское сооружение. Чтобы избежать влияние соседнего уличного транспорта, на нём работали по ночам и его сотрудники своей молчаливостью, замкнутостью и убеждённостью в своей культовой нужности походили на средневековых звездочётов.

В один из дней осени 1958-го года к НИИ-1 подкатил зим Королёва. Ему и замам его демонстрировали технический задел коллектива Раушенбаха и в первую очередь стенд на полифилярном подвесе с работающей системой управления.

Для управленцев ракетой стенд выглядел несерьёзно. И прибывший с Королёвым зам его Борис Евсеевич Черток, чтобы разрядить обстановку, сказал, глядя на стенд: «А если пнуть его ногой?» И этим вызвал скрытое возмущение работников этого стенда, по сути дела стендопоклонников, священнодействующих со стендом по ночам.