Дочь спала, а Юсуф невидящими глазами уставился в тёмную войлочную стену, он витал в прошлом – близком и далёком. И бросали его воспоминания от дней недавних до берегов детства, которые казались теперь особенно безоблачными.

Он родился пятым сыном могущественного беклярибека Мусы. Но Юсуф – единственный проводил все дни в юрте отца, слушал рассказы о походах и набегах и присутствовал на приёмах послов и советах нойонов[10]. Юсуф сам себе казался незаметной тенью в углу роскошного шатра отца. Но когда удалялись знатные воины и убелённые сединами старцы, беклярибек Муса поворачивал к нему строгое, рассечённое багровым шрамом лицо и требовал сказать, что сын думал по поводу услышанного за день. Мальчик выбирался из угла и, волнуясь, начинал говорить. Отец выслушивал, довольно жмурился, похлопывал Юсуфа по плечу жёсткой крепкой ладонью:

– У тебя одного будет побольше ума, чем у всех сыновей этих напыщенных гусынь.

Так отец отзывался о жёнах, которые родили ему к тому времени восемь сыновей. Ни одного из них он не выделял, как Юсуфа, и мальчик очень гордился этим, хотя часто отцовская честь выходила ему боком: старшие братья из ревности тайком поколачивали его. Но мальчик никогда не жаловался, строгий и неприступный вид отца всегда удерживал его на расстоянии. Он видел, как младшие братья плачут у подола матерей, а те, и правда, напоминая задиристых, шипящих гусынь, нападали на обидчиков своих детей и принимались драть их за уши. За тех заступались их матери, и в аиле поднимался визг, плач и вой, пока на порог юрты не являлся отец. Стоило беклярибеку Мусе только взглянуть, как женщины смолкали, разом прекращая склоку, а их сыновья испуганными воробышками разлетались по сторонам.

У Юсуфа не было матери. Она покинула этот мир, едва мальчику исполнилось два года, и потому некому было рассказать об обидах. Маленький мурза уходил в степь, доверяя свои слёзы седому ковылю и ветру, который ласково осушал мокрые щёки. Старый аталык[11] как-то раскрыл мальчику тайну необычного расположения отца:

– Знай, Юсуф, твоя мать была самой любимой женщиной господина. Её красота равнялась мудрости, дарованной ей Всевышним, и повелитель всегда советовался с госпожой. И в тебе, Юсуф, возродился ум твоей матери. Не посрами же её имени, не урони доверия отца. Помни, прежде чем сказать, подумай дважды, прежде чем совершить, подумай трижды…

Слова старого аталыка всплыли из далёких воспоминаний, и беклярибек Юсуф грустно усмехнулся. Он следовал словам воспитателя всю жизнь, а может, стоило иногда отступиться и совершить безрассудство? Вот сейчас, почему бы не презреть решение ногайских мурзабеков и собственное согласие? Разве нельзя оставить любимую дочь, а потом отдать её замуж в Ногаях? Будет Сююмбика жить в родной степи, будет навещать старика-отца, а он – нянчить внуков. Беклярибек тяжело вздохнул. Не мог он совершить такого безрассудства, тянули неподъёмным грузом обязательства правителя. Два года ушло на переписку с Казанью и Москвой, сколько посольств ходило меж тремя городами, налаживая мост согласия. И вот, наконец, Москва не стала перечить, позволила казанскому хану Джан-Али сочетаться браком с маликой Сююмбикой. Милостивое разрешение великого князя Василия III пришло в грамоте, писанной казанским бакши Евтеком в Посольском приказе Москвы. В Казани не стали долго тянуть: пока не закончилось быстротечное лето, в Ногайскую степь снарядили свадебное посольство, какое и прибывало сейчас в улус беклярибека Юсуфа в месяце мухаррам 940 года хиджры[12]. Цепь событий, которая начиналась два года назад, завершила свой бег, очертив круг, и он, повелитель Мангытского юрта, оказался в капкане свершившегося.