– Я зарабатывала. В отличие от тебя. Оказывают ли уважение тебе твои дети?

– Меня просто любят. И этого достаточно. И я любила тебя. Вне зависимости от производственных успехов. Но тебе то было дороже. Ты жила там, где-то. Без нас. И умерла в пятьдесят четыре, потому что другого мира у тебя не было, ты боялась другого! А в нашем мире не было матери. Так что же ты хочешь?

– Мне отвратительно, что ты занимаешься глупостями!

– Но почему ты мой мир воспринимаешь только как глупость?

Тучка сбежала с солнечного диска, и обивка напротив засветлела.

И верно, зачем было тащить этого зайца? Потому, что похож на меня? Похож. Повернулся веселой морденкой к ласковому солнышку, радуется. И перемазан, словно ребенок после игры во дворе. Надо сейчас же сфотографировать, пока кадр дышит.

А этот баловник позировал с удовольствием. И на коробке, и на полотенце, и с вазочкой в обнимку. Обормот. Негодник. Великолепно торчали два передних зуба, и огрызок уха лихо контрастировал дырой, всей вселенной подтверждая, что боевые шрамы нам не помеха. И если я раньше символом оптимизма считала незабвенного Ваньку-встаньку, то Зяя затмевал старые представления. Своей звездностью. Доверием миру. Своей философской радостью собственного наличия.

Снова тень набежала от окна.

– И верно, похож! Синеглазый. Твой портрет.

– Скульптура.

– Ты бы его от грязи, от инфекции отмыла средством для посуды, что ли… Помнишь, как маленькая играла?

– Помню. Но он мне службу служит. Будет картинкой, аватаркой.

– Все детские фантазии…

– Без фантазии и платье не сошьешь.

– А не боишься дурочкой прослыть?

– А мне все равно. Вчера видела твою Свету, вместе в троллейбусе на работу ехали. Старая, облезлая, сто килограммов весит, рессоры скрежещут. А она ведь моложе меня. Но без фантазий. Образец кухонного благоразумия. Ни единой мысли в голове. Ни единого штриха жизни на лице. Страшно. Люди обходили ее, даже рядом на сиденье никто не позарился. Дети ушли из шикарной квартиры, бывшего мужа полиция разыскивает…

– Милиция.

– Это уже все равно.

– Но не будь равнодушной…

Пауза затянулась.

– Ты же знаешь, что он ушел к этой… дебелой домохозяйке за щами…

– И от меня ушел. К бездарной, но на семнадцать лет моложе. Знаешь, такие стаями крутятся на путях людей известных, людей искусства. Чтобы потом называться музой…

Тень скользнула по чумазой мордашке. А зверь, открытый солнцу и миру, не сдавался – блаженство бытия разливалось от него по столу.

– Так это твоя новая муза?

– Муз. Музик. Мурзик. Вдохновитель и поучитель.

Тень заколебалась, словно от смеха, растаяла. Но показалось, что маленькая девочка всхлипнула за плечом.

Мы ровесницы, мама! И я переступаю порог новой, не виданной мною жизни. Ты не смогла показать мне этого.

Луч отразился от черной носопырки пришельца.

Он будет теперь работать мной – чумазый, синеглазый, трогающий сердце. Его изображение на двести пятьдесят шесть пикселей заменит мое фото десятилетней давности. Зачем демонстрировать свои морщинки и трясти сединами? Я всегда красива. И служит мне в том аватарка, портрет по существу, Зяя, предыдущее воплощение и снисхождение высокой души до бренности бытия.

Благодарю, Господи! Я продержалась.

Спать. Спать…

Все врут о любви.

Любовь – это огненный горн, в котором выплавляется золото, и отходит шлак.

А если золота души нет в человеке, как его переплавишь?

Любовь – это звезда. Человеку с поверхности земной кажется она далекой и нестоящей. А подойди ближе – и окажется именно твоим солнцем. Уйдешь ли от него?

Но вместо звезд привлекает внимание бульварный фонарь: ярко и общедоступно. А еще проще – картинка того же фонаря в цветном журнальчике, или на экране, даже из дому выходить не надо, что уж искать по всему миру, с его морозами, ветрами, зноем? И с высоты дивана так хороша сказочка, что чья-то знакомая видела настоящий фонарь!