– Митькой, выходит, звали?

– А чего ты, сударь, докапываешься? – вдруг сообразил спросить старик. – На что тебе Митька сдался?

– Да я тоже хотел на свечу пожертвовать, – и Архаров показал меченую монету. – Нарочно для того от Никитской пришел. Знать бы, где тот Митька с сундуком! Мы-то думали – суета кончилась, и опять он тут сидит. Приходим – а его и нет.

– Так и мы думали – отобьет его народ у солдат, и соберет он свой сундук денег на всемирную свечу.

– Солдаты его, выходит, забрали? – удивился Архаров. Ничего подобного Сидоров не рассказывал. Опять же – коли бы загадочный мастеровой был схвачен и сидел в надежном месте – полицейские драгуны могли умолчать об этом из одной вредности, чтобы столичным гвардейцам служба медом не казалась…

– Может, и забрали, а только после того он уж не появлялся. А может, и чума прибрала.

– Вместе с сундуком? – не унимался Архаров, а Левушка, забеспокоившись, обернулся – не слышит ли кто лишний этих назойливых вопросов.

Нищий пожал плечами.

– Вам у Всехсвятской церкви лучше скажут, – пообещал он. – Там батюшка, коли еще жив, про Митьку много чего знал. А то еще дьячок, Петров Устин, он с Митькой дружбу водил.

– Дай тебе Боже здоровья, дядя, – сказал Архаров. И, отходя, заметил Левушке:

– Помяни мое слово, дьячок много чего про сундук поведает.

– Это он Митьку научил, как деньги собирать! – догадался Левушка. – Неспроста же – сперва со здешним дьячком задружился, а потом именно про здешний образ ему Богородица во сне толковала!

– Не вопи, люди сбегутся.

Они прошли по Варварке и свернули к храму. Еще одна фура мортусов обогнала их. Три фигуры в балахонах обернулись, перемолвились словцом, глядя на переодетых офицеров.

– Раскланяйся, Левушка, – велел приметливый Архаров. – Вон, вон – наши знакомцы!

– А как ты их признал? Все же одинаковы!

– А чего такого – это они нас первые признали.

Архаров огляделся и увидел, что к церкви поспешает бабка, а из дверей, напротив, выходит степенный, на старинный манер благообразный мужчина и, обернувшись, трижды крестится на наддверный образ.

Архаров прищурился – мужчина его заинтересовал. Но, быстро подойдя к церковным дверям, обратился он к старухе.

– Бог в помощь, бабушка!

– И тебе, сынок, и тебе, – глядя на него по-птичьи, боком, отвечала старуха. И отошла – чума приучила общительных москвичей к осторожности.

– Ты, я гляжу, здешняя?

– А тут, в Зарядье, живу.

Благообразный мужчина в длинном кафтане на купеческий лад, застегнутом не на пуговицы, а на серебряные лапки, неторопливо подошел к нищим и оделил их полушками. Тоже держался от убогих подальше.

– И здешнего прихода? – продолжал Архаров.

– Здешнего.

– А тогда скажи, сделай милость, как мне дьячка Устина Петрова сыскать.

– А на что тебе?

– А по своему делу.

Старуха задумалась.

– А сказывали… – начала было она, но тут вмешался мужчина.

– Помер Петров, царствие ему небесное, – сообщил он.

Левушку, в силу его музыкальности, позабавило сочетание дородной стати внезапного собеседника с бойким пронзительным тенорком, почему-то обычным для московского торгового люда. Архаров тоже отметил этот голос, переливчатый, выразительный, сейчас в нем прямо-таки звенела скорбь.

– Как это помер! Не мог помереть! – возмутился Архаров.

– А как ныне все мрут? Мор – одно слово. Вчера еще бегал, сегодня в беспамятстве лежит, а завтра и хоронить волокут, – растолковал мужчина.

– Да ты что, сударик? – растерялась старуха. – Не помирал он! Кабы помер, я бы слыхала…

– Да от кого теперь слыхать? Некому и слухи переносить стало, все на тот свет отправились. А какое тебе, сударь, дело до Устина?