– Я имею честь служить в гвардейской кавалерии, – сказал молодой человек. – Лошадь – несомненный липицанер, как и прочие здесь… Это и есть ваша знаменитая Испанская школа?[1]

– Да, классические упражнения. Гравюры восемнадцатого века. Один из моих предков… – профессор замолчал. – Нет, давайте оставим эту тему, иначе мы можем засидеться до утра, лошади и история Испанской школы – моя страсть… Все же гораздо интереснее поговорить о вашем загадочном деле. Вопросе жизни и смерти. Вы согласны?

– Разумеется, – кивнул молодой человек.

Он видел, что профессор уже забыл о чрезвычайно скользкой теме, – то есть о том, где ему могло попасться имя сэра Персиваля Глайда. Ну что ж, кажется, все обойдется, не стоит только произносить это имя еще раз…

– Надеюсь, от доброго доппель-кюммеля не откажетесь? – спросил профессор. – Офицер гвардейской кавалерии, как говаривали во времена моей молодости, обязан употреблять благородные напитки даже во сне…

– Мне, право, неловко…

– Глупости, – энергично сказал профессор. – Церемонии – там, в особняке, а здесь можно и попросту… Я же сказал вам, что мне хочется отвлечься, работа была долгая и адски трудная, я рад поболтать о чем-то совершенно постороннем… Не стоит звать этих павлинов, я прекрасно сам справлюсь… Скудость закуски также не должна пугать кавалерийского офицера… Мне на войне приходилось пить и «под конскую гриву», и даже под «далекий выстрел»…

Говоря все это, он достал из шкафчика графин с напитком светло-янтарного цвета, серебряные стопки, ловко разрезал на серебряном блюдце два крупных яблока.

– За здоровье гостя! – Он, осушив свою чарку, присмотрелся. – Браво, юноша, браво: не поморщившись, одним махом… В лучших традициях гвардейской кавалерии… Теперь за лошадей?

Из дипломатических соображений отказаться было решительно невозможно, и молодой человек браво осушил вторично приличную чарку янтарного напитка. К его облегчению, профессор не стал разливать по третьей. С хрустом прожевав ломтик спелого яблока, требовательно спросил:

– Итак?

– Речь идет о вашем ученике Лео Штепанеке.

Выразительное лицо профессора моментально изменилось так, словно вместо яблока им был только что разжеван лимон.

– Не самая приятная тема… Строго говоря, Штепанек – не мой ученик, а моя крупная ошибка… слава богу, единственная. Единственный, кого я не смог достойно ввести в большую науку… исключительно по его собственной вине, но все равно, я обязан был сделать все… У вас, правда, не сыщется более приятной темы для беседы?

– Увы, профессор… – сокрушенно сказал молодой человек. – У меня одна-единственная тема. Штепанек… вернее, его аппарат, его изобретение…

– Ага, ага… – поморщился профессор. – Телеспектроскоп, он же, изволите видеть, дальногляд… Дурацкий аппарат, дурацкое изобретение… даже название дурацкое: те-ле-спек-тро-скоп, изволите видеть… Эта вечная страсть любителей химерических выдумок к пышным названиям… Если вы имеете в виду именно дальногляд… предпочитаю именовать его именно так, все же приятнее для слуха, нежели теле…

– Да, именно дальногляд.

– Фикция, – веско сказал профессор. – Вздор. Мнимонаучная химера, мертворожденный ублюдок, если совсем простецки… – он говорил с неподдельным чувством, с нешуточной экспрессией. – Ни на что не пригодная безделка…

– Я не сомневаюсь, что вы совершенно правы, профессор, – осторожно сказал молодой человек. – Вам, крупнейшему электротехнику империи, конечно же, виднее… Но, быть может, вы мне позволите все же высказаться?

– Ну, извольте, – сердито фыркнул профессор, у которого явно имелось в запасе еще немало цветисто-уничижительных эпитетов для изобретения его бывшего ученика.