– Брось лопатку, не дури, – примирительным тоном произнес Товмарза.

И тут Хасан вдруг услыхал:

– Что с лошадью? – Это подошел Исмаал.

– Он убил ее! – показывая на Товмарзу, крикнул Хасан. – Загнал, не дал отдохнуть.

– Может, по-твоему, я сам должен был впрячься вместо нее? – буркнул Товмарза.

Исмаал стоял и молча смотрел на околевшую лошадь: что сказать, что сделать? В семью Беки пришло новое горе. Без коня им теперь и вовсе будет трудно. Кто-кто, а Исмаал это знал.

Подошел Сями. Он присел на корточки рядом с мерином и все пытался прикрыть ему пасть, отвесив при этом свою губу чуть ли не до самого подбородка.

– Я же говорил, что на этой лошади нельзя пахать! И зачем только связался с вами, – ныл Товмарза.

Исмаал все молчал. Он с укоризной и даже с презрением смотрел на Товмарзу, но ни слова не вымолвил.

– И этот хорош! – продолжал Товмарза. – Сам с кулак, а туда же лезет драться. Отец достукался, теперь сын за ним рвется.

– Товмарза, поимей совесть, не сыпь соли на кровоточащую рану, это недостойно мужчины, – сказал наконец Исмаал и, по дойдя к Хасану, стоявшему со сжатыми кулаками, будто на изготовку, положил ему руку на плечо. – Не горюй, братишка, ничего теперь не поделаешь. Нет бессмертных на этом свете – ни людей, ни животных. Видно, время ему пришло, мерину вашему. А за землю свою не беспокойся – вспашем. Бог даст, и лошадь купите.

Из глаз Хасана скатились крупные капли. Но он сдержался, не заплакал.

Когда волокли привязанного к плугу мерина по полю и голова его, цепляясь за бугры, билась и подскакивала, как у живого, и тогда Хасан не заплакал…

Подошли Гойберд, Рашид и еще кое-кто. Люди уже издали поняли: произошло что-то неладное. Увидев, что случилось, все закачали головами, как на похоронах. И то сказать, потеря лошади для крестьянина не меньшее горе, чем смерть человека, особенно если эта лошадь единственная в хозяйстве.

Скоро люди разошлись. Не время долго горевать, земля ждет.

Остался только Гойберд.

– Надо бы шкуру снять, – сказал он. – Чувяки из лошадиной кожи очень крепкие. И подошва хорошая выходит. Клянусь Богом, хорошая.

Никто не откликнулся, Товмарза исподлобья сверкнул на Гойберда своими рыжими глазами и усмехнулся.

– Жалко выбрасывать шкуру, – не унимался Гойберд, не замечая насмешливого взгляда Товмарзы.

– Жалко, так иди, сними, – сказал Товмарза, – чего стоишь?

– Как же можно без хозяина лошади?…

– Иди сними, – сказал и Исмаал, – не оставлять же ее тут. Половину отдашь Хасану, другую себе возьмешь! Как, Хасан? Согласен?

Мальчик машинально кивнул головой. Ему сейчас все было безразлично.

Исмаал тихо заговорил с Товмарзой:

– Слушай, я думаю, ты не против, вспашем десятину этих несчастных детей, а?

– Какую еще десятину?

– Мальчик ведь твою десятину пахал?!

– Моя лошадь не семижильная.

– Не гневи бога. Они ведь сироты. Тебе за них воздастся.

– Сироты! А чего же он сам об этом не помнит? Всякий чело век должен знать свое место!

Хасану при этих словах кровь ударила в голову. Саад тоже, убив Беки, сказал что-то вроде этого. И вот теперь Товмарза! Выходит, все они считают себя выше их.

Не нравилось Хасану и то, что его назвали сиротой. Он покосился на Товмарзу, который все не унимался.

– Только этого мне и не хватало, – бурчал он, – сопляк в драку со мной кидался, а я должен землю ему пахать!..

– Он же еще ребенок! Не тебе с ним равняться. Воллахи, удивительный ты человек! – покачал головой Исмаал.

– Не могу! Понимаешь, не могу. И хватит об этом. Мне еще на до три десятины вспахать, те, что у Мазая арендуем.

– Черная у тебя подкладка, Товмарза!

– Уж какая есть. Если собираешься пахать, кончай разговоры.