– Именно так, София. Поэтому я совершенно серьезен, когда говорю, что ваша игра окончена. Давайте остановимся на смерти Эдуардо Гусмана… Угомонитесь. – Дон Игнасио потирал уголок рта, не спуская с нее глаз. – Понимаете, что мы имеем в виду? Понимаете ход мысли, язык? Можете осознать, о чем мы?

София молчала.

Мир за иллюминатором был вначале светло-голубым, бескрайним и холодным. Теперь он стал темным и съежился.

Игнасио работал вместе с Ханками, они убили Эдуардо Гусмана, а теперь хотели выманить Гектора. А она должна уговорить Арона упасть на колени и отдать все, что у них есть. Чего он никогда не сделает. Арон будет биться до конца – так он устроен.

Они будут убивать и дальше.

[7]

Йенс стоял в грузовом отсеке старого русского Ан-12, летевшего на запад на высоте восемь тысяч метров.

Самолет, которому было около пятидесяти лет, толкали вперед четыре гудящих советских турбодвигателя. Внутри было невыносимо шумно.

В старые добрые времена коммунистам удавалось затолкнуть в такой самолет сотню свирепых и до зубов вооруженных десантников. Теперь же здесь был один Йенс. Он и четыре ящика украденного имущества, дребезжащих в центре отсека.

Ящики принадлежали одному американскому особому подразделению, которое присвоило немало имущества высокопоставленных баасистов[8] во время первой волны входа сухопутных войск в Ирак в 2003 году. Присвоенное представляло по большей части золото, ювелирные украшения, предметы искусства, наркотики, оружие и много наличных. Все упаковали и закопали в пустыне к востоку от Багдада. Прошли годы, война закончилась, и пришло время выкопать ценности и вывезти из страны. Тогда связались с Йенсом, и он получил задание. Отправился в Багдад, где его не покидал страх, что машину взорвут, потом возил ящики с войны на войну – в Афганистан. Там он снова закопал их. Прошло еще несколько лет.

Месяц назад ему позвонили. Особое подразделение завершило миссию и хотело увезти ценности в США.

Переправьте их в Мехико, а мы оттуда доставим их в Штаты.

На стене в грузовом отсеке замигала лампа. Пилоты зачем-то вызывали Йенса. Он подошел к кабине.

Капитан и штурман были грузины. Немногословные, гордые и непрерывно курящие самокрутки.

– Мы приземлимся через сорок минут, – сказал капитан. – У нас будет четыре часа на то, чтобы разгрузиться, заправиться и поменять маркировку. Потом сваливаем.

Самолету нужно было вернуть его первоначальную маркировку. Ее спрятали под проклеенными изолентой листами таких же серого и белого цветов, как и корпус самолета. Когда они подлетят в Мехико, все должно снова стать легальным. Грузины отправятся домой, место назначения – Батуми, у Черного моря. Йенс уедет вместе с ними. Возможно, отделится от группы где-нибудь по дороге, он еще не решил. Йенс вел такую жизнь – все время в дороге. Не по какой-то определенной причине – просто потому, что не мог сидеть на месте; вынужденное поведение, чтобы держать себя в форме, работать, бросать вызов судьбе, переживать… чувствовать. Но это уже не действовало так же хорошо, как раньше. Жизнь начала повторяться и даже стала предсказуемой.

Штурман предложил ему самокрутку. Хоть Йенс давно бросил, он взял ее, прикурил от золотой зажигалки штурмана и опустился вниз в застекленной кабине.

Снаружи было совершенно темно, вкус сигареты напоминал сено и разъедал горло. Самолет трясло, шум двигателей то усиливался, то стихал, листы дребезжали и тряслись, заклепки трещали. Но Йенс привык, полагаясь на то, что Господь и добрая воля удержат самолет.

Вылетев из Душанбе два дня назад, они преодолели Туркмению и Турцию, взяли курс на юго-запад по дуге через Африканский континент, на всех парах пролетели последний отрезок перед дозаправкой и ночевкой на западе Алжира. Затем сложный перелет с зонами турбулентности через Атлантику в Южную Америку.