Я отметил, что он говорит «была». Как ни странно, это возмутило меня. Хотя я был готов к этому. Я сел.

– Чего-то ей недоставало. Гибкости пальцев… Слишком она была необузданная. Слишком жесткая. И слишком поздно попала к настоящему учителю.

Он помолчал. Как будто думал о ней.

Я спросил, не знает ли он, где сейчас Дина. Он склонился над бокалом, потом поднял голову и встретился со мной глазами.

– Она уехала. Не так давно.

– Куда?

– Трудно сказать. Разговор шел о Париже.

Я пытался понять по его голосу, не скрывает ли он чего-нибудь. Но не смог. Нужно хорошо знать человека, чтобы понять, лжет он или говорит правду.

– Нынче трудные времена, – мрачно буркнул он. – В Париже ужасно… Такое унижение для людей, и считать это неизбежным…

– Что считать неизбежным?

– Войну.

Он помолчал. Потом заговорил снова, обращаясь скорее к себе, чем ко мне:

– Она была такая очаровательная, такая великодушная. Всегда привлекала к себе внимание. Многие искали ее общества. Люди из самых разных кругов.

Почему он все время говорит о ней в прошедшем времени?

– Она умерла? – спросил я.

– Нет, откуда вы это взяли? – Он удивился. – Времена, конечно, трудные… Но нет никаких оснований полагать, что она умерла. В последний раз, когда мы с ней виделись, она была бодра и здорова, но от виолончели тем не менее отказалась.

– Почему она отказалась от виолончели?

– Слишком трудоемкий инструмент. Она говорила, что должна принести жертву. У нее были твердые убеждения.

Я попытался объяснить Майеру, что не верю, будто Дина могла добровольно отказаться от виолончели или оставить ее в чужом городе.

– Она относилась к тем людям, которые оставляют все, что не может быть бессмертным, – медленно произнес он.

Я показал ему письмо с подписью, которую не мог разобрать.

– Она очень спешила. Сами понимаете, отъезд…

Он вопросительно глянул на меня, потом посмотрел на виолончель:

– Особой ценности виолончель не представляет, но это хороший инструмент. Заберите ее!

– Где она жила в Берлине? – спросил я.

Он пожал плечами.

– Она бросила виолончель по вашему совету?

– О нет! – Он даже испугался. – Но я откровенно сказал ей, что великой виолончелистки из нее не получится и что концертировать она не сможет.

– Как бессердечно! – дерзко сказал я.

– Это было необходимо!

– Вы лишили ее всего!

– Напротив, я вернул ей мужество! – тихо проговорил он.

– Мужество? Для чего?

– Чтобы стать самой собой.

– Дина всегда была самой собой!

Мы смотрели друг на друга. Его усы были похожи на смешных лохматых зверьков.

– Скажите, вы хорошо знали эту женщину? – спросил он. – Должно быть, вы близкий ей человек, если она подарила вам виолончель.

Я отметил эти слова, но не удивился. Значит, Дина не говорила обо мне. Скрыла все о своей прежней жизни. Не воспользовалась именами Андерса или Иакова. Она просто растворилась в центре Берлина и назвала себя фрау Меер.

Он подумал, что я не понял его, и повторил:

– Скажите, вы хорошо знали Дину Меер?

– Нет, не думаю, – ответил я и тут же понял, что это правда.

– Так кто же вы ей? Родственник? – спросил он.

– Да. Скорее друг…

– Для друга вы слишком молоды.

Я почувствовал себя глупо.

Мы молча пили вино.

– По-моему, вам надо решить, кого вы ищете – виолончель или женщину, – медленно проговорил он.

– Виолончель, – спокойно ответил я.

– Ну вот вы ее и нашли.

– Вы знаете еще что-нибудь о Дине?

Он покачал головой и улыбнулся. Я почувствовал раздражение. Мне показалось, что он надо мной смеется.

– Она ведь и вас тоже бросила? Правда? – с удивлением услышал я собственный голос.

Он вдруг как-то изменился. Какая-то тень мелькнула в его глазах, чуть заметно шевельнулась рука. И я понял, что моя догадка верна. Она уехала от него.