Видит Яваха – купчина солидный продаёт жеребца в яблоках и орёт на всю округу гортанно:

– Конь замор-рский! Лучших кр-ровей! Цена – бр-росовая! Покупай, не р-робей!

А далее некий пузан рабыню рыжую продаёт, стоящую на бочке, и словно кочет он квохчет:

– А вот рабыня во цвете лет – во всём городе лучше нет!

Яван лишь головою покачал осуждающе, и его толпа понесла дальше. И какой-то расторопный малый, увешанный баклагами и с ковшами в руках уже свою паству окормлял, оря громогласно:

– А вот бражка из баклажки! Кто пригубит – того бог полюбит! Налетай, не зевай – шире рот разевай!

Зато Ваняту никто особо не звал, не прельщал и тряпками яркими пред взором его не махал. Видно, прибыли от него получить никто не чаял. И то ведь верно – по виду бос, небогат человек, что толку торгашам от его фигуры, когда на нём и нет ничего, кроме звериной шкуры. А Ванюха по рядам ходит да бродит, но ничего нужного для себя не находит. Товаров-то конечно не перечесть, а всё что надо у него вроде есть.

И вдруг откуда-то не сблизи трубы громкие затрубили призывно, и глашатай невидимый голосом зычным клич свой провозгласил:

– Эй вы, люди добрые, нашего царя подданные! Идите на площадь главную, где сам царь Далевла́д с царицею Милоя́ною речь пред вами будут держать! Оставьте, люди, дела ваши – послушайте, что владыка вам скажет! На площадь! Вперёд! Торопись, народ!

Ну, народец на площадь ту и потянулся. И Ваня вместе со всеми двинулся, само собою.

Около получаса середь сброда разного он топал и пришёл наконец на громадную квадратную площадь. Глядит – вокруг здания величественные высятся, с балконами вычурными да с колоннами, а в самой серёдке площади возвышение некое громоздится, красками яркими размалёванное. Яваха-то парень высокий, хорошо ему поверх голов прочих видать, и зрит он как на том постаменте два роскошных трона стоят, а на них царь с царицею, видимо, восседают. Народищу на площадь набилось – прямо битком. Шум везде стоял, гам, хохот, ропот – моря человечьего неумолчный рокот.

Тут трубы духовые резко заиграли, ко вниманию таким образом призывая; царь же с трона восстал и руку вверх поднял, требуя тишины. Всё брожение вскоре и стихло, а царь глазами толпу обвёл и громким голосом речь повёл, обращаясь к подданному люду. А слышно его было всюду.

«Невозможно человеку так орать! – недоумённо подумал Ваня. – Это здесь волшебство видать…»

– О, народ мой любезный! – вещал, печалуясь, царь. – Созвал я вас не ради веселия, и не ради добрых вестей, а для горьких и плохих новостей. На помощь вас я призываю и на удаль вашу уповаю!

Царь тут запнулся и примолк. Помолчал он несколько времени, справляясь с давлением нервного бремени, и туда да сюда по помосту прошёлся. Издалека даже было видать, что постигла государя беда, с коею совладать он был не в силах.

Наконец он остепенился, себя в руки взял, в середине остановился и речь свою досказал:

– Получил я намедни от Чёрного Царя послание, в коем заключается мне приказание: завтра, как стемнеет, выставить на жертвенной горе… дочерь мою любимую Прияну – мне, отцу, на горе, а грифу пекельному на растерзание!

Тут царь опять приумолк, словно с духом собираясь, а потом руки вперёд простёр и таково рёк, голосом срываясь:

– Кто из вас, милых соотечественников али гостей дорогих, по своей воле, а не по принуждению, желает вступить с грифом в сражение? Кто готов царевну Прияну не дать на поругание? Неволить вас не имею я права, ведь только человек охочий здесь может помочь!

Ропот негромкий по толпе пробежал, а царь руки в кулаки сжал и с отчаяньем в голосе закричал: