– Поделом тебе, рыло небритое, и расплата за гостеприимство твоё ядовитое! – происшедшее Ваня отрезюмировал. – Каков привет, таков и ответ, а на лихость злую терпения нет!
Разыскал он палицу свою верную, котомку через голову перекинул, и место сиё гибельное покинул. А перед тем корчму с четырёх сторон подпалил и, глядя на пламя вскинувшееся, сухие стены охватившее, крикнул:
– Гори же ты адским пламенем, осиное гнездо!
Да оттуда и ушёл.
Глава 6. Как в приморском городу изводил Яван беду
Так цельную ночь и прошагал Яваха без роздыха, да полный день до вечера ещё протопал; в чистом поле переночевал, на горячую свою кровь положившись, и прямо опять зашагал, в дальнюю даль устремившись. За всё то время один только раз и поел он, когда у хмыря какого-то старого дрова подрядился поколоть, а так-то к местным он ни ногой – вреднющий оказался народ.
К полудню дня нового приходит он наконец к широкому морю, где багрового цвета волны ходили ходуном на просторе, а по спинам тех волн кораблики парусные летели, – к пристани, видно, пристать хотели. И увидел Яван, что на берегу высоком город большой стоит и путника утомлённого вовнутрь зайти манит. Оглядел Ваня град, а он стенами немалыми огорожен, да с башнями каменными ещё, как в обществе гордецов и положено, а возле градских врат стража стоит, довольно собою грозная… Ну, для Ваньки-то их грозность несерьёзная; единственно, что он на дороге той неторной один был одинёшенек, а более-то и никого. И где, спрашивается, народ?
– Кто таков? – старшой, видно, стражник Ваню пытает. – Откуда, человече, идёшь да куда бредёшь?
– Странник я, – отвечает ему Яван. – Иду себе, путешествую да своим путём шествую. Куда глаза глядят – туда и я…
А стражи вдруг заулыбались, видом переменились, в стороны подались и в пояс Явану поклонились. Весёлой гурьбой его окружают и жестами радушными в город зайти приглашают. Даже пошлины не берут с входящего.
– Мы, – говорят, – странникам да ходокам завсегда рады. Нету для нас пуще отрады, чем путника возле ворот встретить и у себя его приветить. Да вишь нечасто нас люди добрые навещать стали – мы их и ждать-то уже устали.
Удивился чуток Ваня, но виду не показал; плечами он лишь пожал, палицу на плечах передвинул и далее себе двинул. Идёт по улочке неширокой, с любопытством озирается и местному люду поражается. Люди-то они, конечно, как люди, в общем обычные, не сказать что видону непривычного. Одеты, правда, чудно: в балахоны мешковатые, на ногах обуты сандалии, а головы у всех обмотаны пёстрыми повязками. Ну чисто как сказке.
Только вот ещё чего Ванёк заприметил: а где же тут, думает, дети? Всяких прочих возрастов в достатке по улицам шляется, а ни однюсенького дитяти нигде не наблюдается… Потому-то, смекает он, и люди здесь не шибко весёлые: какие-то отупелые да скучные, словно недугом неким замученные.
Вот идёт себе Яван, бредёт, а позади него обываталей толпища толчётся, ибо всем поглядеть на пришельца неймётся, но никто к чужаку близко не подходит – вокруг да около пугливо лишь ходят. Через время недолгое выходит Ванюха на площадь. Большая то была площадь, красивая да нарядная – будто парадная. Вся мостовая на ней блестящими камнями оказалась выложена, здания, затейливо построенные, вокруг стояли, а на самой середине фонтан струеобильный на каменную скульптуру разливался и брызгами мелкими вниз рассыпался.
И видит тут Яван – процессия пышная навстречу ему идёт-поспешает. Впереди всех старик некий, высокий да худой, шествует в одеждах белоснежных, пошитых художественно и узорами золотыми облагороженных. Седые длинные власа у сего старца гладко расчёсанные по плечам лежат, а на главе его венец роскошный, камнями драгоценными украшенный, гордо усажен, ну а в деснице, перстнями блескучими унизанной, посох резной зажат. За стариком же сановники толпою нестройною семенят.