Там, восемь лет спустя, его и нашел офицер Со. Старик лично спустился под землю, чтобы взглянуть на Чон До, который провел ночь со своими товарищами в туннеле, тянущемся на десять километров под демилитаризованной зоной, почти до окрестностей Сеула. Выходя из туннеля, они всегда шли задом наперед, чтобы глаза успели привыкнуть к свету, и Чон До чуть не столкнулся с офицером Со, чьи могучие плечи и широкая грудь говорили о том, что он достиг зрелости в благоприятное время, еще до движения Чхоллима[4].

– Ты Пак Чон До? – спросил он.

Когда Чон До обернулся, свет обрамлял коротко остриженную седую голову человека, словно сияющий нимб. На лице кожа была темнее, чем на голове и подбородке, словно он только что сбрил бороду и густые взъерошенные волосы.

– Это я, – ответил Чон До.

– Это имя Мученика, – сказал офицер Со. – Ты что, из приюта?

Чон До кивнул.

– Да, – произнес он. – Но я не сирота.

Взгляд офицера Со упал на красный значок тхэквондо на груди Чон До.

– Что ж, хорошо, – сказал он и бросил ему мешок.

Внутри оказались пара джинсов, желтая рубашка-поло и кроссовки «Найк»; Чон До видел их давным-давно, когда мальчишек из приюта пригнали в порт, чтобы приветствовать паромы с корейцами на борту, которых переманивали из Японии, обещая им работу в Партии и квартиры в Пхеньяне. Мальчишки размахивали плакатами и пели партийные гимны, пока японские корейцы спускались по трапу, не обращая внимания на ужасающее состояние порта Чхонджин и «воронок», поджидавший их, чтобы отвезти в исправительные лагеря Кван-ли-со. Словно это было вчера – он смотрел на тех счастливых мальчишек в новых кроссовках, вернувшихся на родину.

Чон До вытащил желтую рубашку.

– И что мне с этим делать? – спросил он.

– Это твоя новая форма, – ответил офицер Со. – Надеюсь, ты не страдаешь морской болезнью?

Он не страдал морской болезнью. Они доехали на поезде до восточного порта Чхолхван, где офицер Со реквизировал рыбацкое судно, чья команда была так напугана военными гостями, что не снимала значки с изображением Ким Ир Сена до самого побережья Японии. Пока они плыли, их сопровождали маленькие рыбки с крыльями и утренний туман, такой плотный, что заглушал слова. Здесь репродукторы не ревели весь день, а у всех рыбаков на груди были татуировки с изображением их жен. Он и не подозревал, что море такое неровное – его раскачивало из стороны в сторону так, что он не мог предугадать, куда его бросит в следующее мгновенье, но даже к этому можно привыкнуть. Ветер в снастях словно переговаривался с волнами, подталкивавшими судно, а звездными ночами гудел над рулевой рубкой, и Чон До казалось, что именно в таком месте можно закрыть глаза и наконец-то выдохнуть.

Помимо Чон До офицер Со взял с собой переводчика Джила. Джил читал японские романы на палубе и слушал небольшой плейер, надев наушники. Лишь однажды Чон До решился заговорить с Джилом и подошел спросить, что он слушает. Но прежде чем Чон До открыл рот, Джил выключил плейер и произнес слово «опера».

Они должны были забрать кого-то с берега и привезти с собой. Больше офицер Со ничего не сказал.

На второй день с наступлением ночи они увидели вдалеке огни города, но капитан не стал подходить ближе к берегу.

– Это Япония, – сказал он. – У меня нет разрешения входить в эти воды.

– Я скажу тебе, когда остановиться, – сказал капитану офицер Со, и они направились к берегу. Один из рыбаков прощупывал дно.

Чон До оделся, затянув ремень, чтобы джинсы не спадали.

– Вы сняли это с того парня, которого похитили в прошлый раз? – спросил Чон До.

– Я уже много лет никого не похищал, – ответил офицер Со.