К концу третьего года Чистый Голос мог уверенно выполнять основные арифметические действия, а его достижения в чтении позволяли ему понять смысл большинства текстов, написанных на простом и ясном английском языке. Хотя его словарный запас был весьма ограничен, он хорошо умел пользоваться словарем. Но это было все, что могла дать ему школа, поскольку официальный срок обучения подходил к концу. Несмотря на щедрые посулы, индейский агент отказался оплачивать его образование после того, как ему исполнилось пятнадцать лет.

Окончив школу, Чистый Голос снова отрастил длинные волосы и заплел их в две косы с пробором посредине. Чтобы косы выглядели толще и длиннее, он вплетал в них пряди черного конского волоса и украшал костяными трубками, нитями разноцветных бус и перьями.

Чистому Голосу не терпелось поскорее вернуть себе «индейскую» внешность – так он надеялся скрыть царившее в душе замешательство. Спустя несколько дней после возвращения из школы он ехал верхом вдоль ручья и наткнулся на кучку индейских детей с барабанами. Дети плясали и распевали песни кри. Когда они стали звать Чистого Голоса в свой круг, он неожиданно засмущался. Чопорно выпрямившись в седле, с суровой миной на лице он издалека наблюдал за веселой компанией, а когда тронулся в путь, какой-то мальчуган крикнул ему вслед: «Картошка!» Его приятели засмеялись и принялись наперебой дразнить Чистого Голоса, выкрикивая ему вдогонку: «Яблоко! Яблоко!»

Дома Чистый Голос спросил у отца, почему дети его так называли.

– Не обращай внимания, они были еще малышами, когда ты уехал в школу, – они ничего не знают о тебе.

– Но почему «картошка» и «яблоко»?

Видя, что сын не отступится, Тот-Кто-Стоит-Прямо объяснил:

– Когда так говорят о человеке, то хотят сказать, что он коричневый или красный снаружи, но белый внутри. Но это к тебе не относится.

Однако Чистый Голос принял эти слова близко к сердцу. Насмешки задевали его, потому что он и сам понимал, что в них было много правды. В школе его жизнь была подчинена правилам, за соблюдением которых следила целая армия педагогов – священники, монахини, учителя, воспитатели. Дни были расписаны по часам, и каждый час отмечался ударами колокола. И вот он вернулся в резервацию, где никто ничего не требовал и не стоял у него над душой, где заботы людей ограничивались насущными потребностями семьи и общины, и где отсчет времени велся по солнцу, луне, смене времен года да по семейным и общественным событиям.

Кроме того, Чистый Голос в известной мере утратил чувство родного языка. И дело было не только в том, что он иногда путал или коверкал слова кри. Речь шла о его новой привычке: он все время пытался представить себе слова и звуки языка кри в английском написании, тогда как сплошь и рядом сделать это было невозможно. До поступления в школу Чистый Голос слышал и понимал каждую фразу целиком, во всем многообразии ее значений. Теперь ему нужно было мысленно разложить фразу на слова и понять буквальное значение каждого слова. При этом поэтические сравнения и изящные фигуры речи кри, которые прежде обладали для него ясностью, глубиной и бесконечным богатством смысловых оттенков, теперь как бы выцвели и утратили свое очарование. Несколько раз он непроизвольно пытался поправить речь родителей и деда.

Монахини говорили по этому поводу, что детям, окончившим школу, бросалась в глаза разница между цивилизованными христианами, какими они стали в школе, и неряшливыми, ленивыми и невежественными индейскими детьми, которые в школу не ходили. Чистый Голос никогда не верил этим рассуждениям, однако по возвращении в резервацию его поразили вольные нравы и независимое поведение сверстников. Когда однажды ребятня увязалась за ним, дразня «чокнутым школьником», он, не сдержавшись, выпалил им в ответ: «Дикари!»