Бари уже утомило одиночество и сильно хотелось домой, и его маленькое сердечко жаждало теплой, дружеской ласки и материнской любви. Для него было невыносимо оставаться одному. Иногда тоска по родине и желание видеть морду Серой волчицы и великолепную фигуру Казана были в нем так велики, что он начинал горько и безутешно плакать. Так собака стала теперь пересиливать в нем волка. Теперь он был маленьким, несчастным щенком. И его дом с Серой волчицей и Казаном и старая куча бурелома, где он когда-то чувствовал себя так хорошо, казались ему теперь далекими и потерянными навсегда.

И, безутешный, он с каждым шагом все далее и далее углублялся в неизвестное…

Два года тому назад Пьеро считал себя самым счастливым человеком в мире. Это было еще до появления Красной смерти. Он был полуфранцуз и был женат на дочери индейского вождя. Долгие годы они прожили в счастье и довольстве в бревенчатой хижине на берегу Серого Омута. Несмотря на всю дикость и заброшенность своей жизни, Пьеро испытывал неизмеримую гордость тем, что у него была такая красивая индианка – жена Вайола, такая нежная дочь и такая незапятнанная репутация умелого охотника. Пока Красная смерть не похитила у него жену, он не требовал от жизни ничего. Но вот два года тому назад от черной оспы умерла у него жена. Он все еще продолжал жить в своей бревенчатой хижине на берегу Серого Омута, но стал уже совсем другим человеком. Сердце у него разбилось. Он наложил бы на себя руки, если бы у него не было дочери Нипизы. Его жена назвала ее Нипизой, что по-индейски значит «ива». Нипиза росла быстро, как ива, нежная, как тростинка, и отличалась дикой красотой своей матери, с небольшой примесью французского изящества. Ей было около семнадцати лет, у нее были большие темные удивленные глаза и такие прекрасные волосы, что какой-то проезжавший случайно мимо агент из Монреаля попробовал было их у нее купить.

– Нет, мосье, – ответил Пьеро с холодным блеском в глазах, – они не продаются.

Два дня спустя после того, как Бари вступил в его владения, Пьеро с мрачным видом возвратился из леса.

– Какой-то зверь загрызает маленьких бобриков, – сказал он Нипизе по-французски. – Должно быть, рысь или волк. Завтра…

Он повел плечами и посмотрел на дочь с улыбкой.

– Мы отправимся вместе на охоту? – весело ответила она ему по-индейски.

Когда Пьеро улыбался ей так, как в этот раз, и говорил слово «завтра», то это всегда означало, что он предполагал взять с собою на предполагаемую охоту и ее.

Еще одним днем позже, к концу полудня, Бари переходил через мост, перекинутый между двух деревьев через Серый Омут. Он держался к северу. Тотчас же по ту сторону моста было небольшое открытое пространство, и он остановился около него, чтобы в последний раз порадоваться заходившему солнцу. Когда он стоял так, недвижимо и весь превратившись в слух, опустив хвост, насторожив уши и обнюхивая своим тонким носом открывавшуюся перед ним северную страну, то ни один человек в мире не задумался бы утверждать, что видел перед собою молодого волка.

Спрятавшись за кустами можжевельника в ста ярдах от него, Пьеро и Нипиза наблюдали за тем, как он переходил через мост. Теперь было самое подходящее время, и Пьеро взвел курок. Тогда Нипиза тихонько тронула его за руку.

– Позволь мне выстрелить, отец, – зашептала она. – Я могу убить его!

Усмехнувшись себе в ус, Пьеро передал ей ружье. Для него все счеты с Бари представлялись уже оконченными, потому что на таком расстоянии Нипиза могла попасть в цель девять раз из десяти. И, метко прицелившись в Бари, Нипиза крепко нажала пальцем курок.