Но она столь жаждала услышать от Павла нечто утешительное, что продолжала выспрашивать, следуя за ним по пятам:

– Павлик, ну скажи… ведь я же переживаю… скажи, прошу тебя, я должна узнать!

– Что ты хочешь знать? – наконец остановился Павел, уже шествовавший с дипломатом в переднюю.

– Есть у тебя другая женщина?

– Я же сказал, что нет.

И он хлопнул дверью, а Ирина так и осталась стоять в прихожей, прислонившись к дверному косяку: не было сил держаться на ногах без опоры. Он сказал «нет», и что-то внутри нее отозвалось внутренним согласием: она почувствовала, что это правда. Но странное дело: вместо огромного облегчения, вместо острой радости после пережитых страхов Ирина испытывала сейчас то самое гнетущее чувство, донимавшее ее со дня возвращения в Москву. Вроде все хорошо, да нехорошо. На всех них наползало нечто гадкое и опасное, и коренилось оно не в каких-то обстоятельствах извне, а в самом Павле. Несмотря на то, что сказал он правду – любовницы у него действительно нет.

Если первоклашки – новички в школе, то пятиклассники – новички средней ступени, на третьем, старшем, этаже. Раньше он был для них под запретом, а теперь новая учительница, «страшная по литературе», как говорила Славкина мама, сама привела их туда и впустила в класс. Здесь пахло новизной: недавно высохшей краской, еще не выветрившимся линолеумом и свежим пластиком, набитым на бортики столов. Это был запах новой жизни, на ступень ближе к жизни взрослых: то младшая школа, а то уже средняя. Начинать учебу в таком классе дух захватывает, словно мчишься на большом папином велосипеде, которым еще не умеешь как следует управлять. Страшно упасть с разгону, но все равно здорово… Ни за что не захочешь пересесть на свой привычный низенький «Аистенок».

Наконец 5«А» разместился в классе и начался первый урок, состоящий в основном из разных объявлений и объяснений. Ведь никто из ребят еще не знал, какие правила в средней школе…

«Страшная по литературе» оказалась совсем не страшной: она говорила спокойным голосом, часто улыбалась и очень понятно все объясняла. Наверное, Славкина мама назвала ее страшной потому, что нос учительницы был приплюснутый, глаза выпуклые, а все лицо как будто вдавлено внутрь. Но какая разница? Тимка считал, что красивыми бывают только девочки, а взрослым тетенькам это вообще ни к чему…

Новая учительница записала на доске названия всех предметов, и как какого учителя зовут. Саму ее звали Людмилой Викторовной. Вдруг дверь задергалась, как бывает, когда в класс заглядывает кто-то из коридора, и она сказала:

– Входите, пожалуйста, вы как раз кстати. Ребята, в этом году с вами будут работать не только учителя, но еще и психолог. Вот познакомьтесь – Артур Федорович Неведомский.

Тимка не знал, что значит психолог, и посмотрел на Славку. Славка со своего места развел руками – он тоже не знал. В класс вошел полный дяденька с серыми, зачесанными за уши волосами, в расстегнутом пиджаке (может, ему тесно было застегиваться, потому что у него над брюками выпирал большой живот). Дяденька смеялся всем лицом и вроде как подмигивал – всякий дурак сразу понял бы, что он не учитель. А психологу, значит, так положено… В общем, интересный дяденька, только приходилось следить, чтобы не встретиться с ним глазами, потому что взгляд у него был веселый и острый, как щекотка. От такого взгляда обязательно вздрогнешь, а Тимке нельзя: врач-невролог, к которому они ходили с мамой, велел «избегать острых ощущений». После этого папа перестал щекотать его во время возни на диване и не подбрасывал больше под потолок. А вчера он вообще не обращал на Тимку внимания, хотя они столько времени не виделись…