Вообще преследования иногда непредсказуемым образом отражались на его литературных трудах. Как-то он обмолвился, что начал писать словарь по Библеистике, потому что ожидал ареста, и большую вещь затевать было не с руки. А короткие статьи можно было писать между делом, в электричке, где он работал, подкладывая под листки свой толстый портфель, в котором он переносил для меня и для других из своего собрания книг массу раритетной литературы. Просто брал в руки, клал в портфель и тащил. Для меня это было началом того, что впоследствии и я определил себе как снятие кавычек с евангельских цитат. Простые действия руками и ногами, а не только ораторские упражнения.

Гонения очищают веру. Я тогда этого не понимал. Те, кто шел тогда в церковь, должны были рисковать. Сила веры у них автоматически должна была быть выше страха и желания комфорта, иначе в той церкви было просто нечего делать. Т. е. людьми руководила сила, большая, чем сила страха, а иногда даже большая, чем сила жизни. Понимаете, что-то большее жизни и смерти… – оно одно способно сделать человека достойным или «благородным», как говорили в юности моей бабушки. Сделать его действительно человеком. Это была хорошая школа. Страх смерти и кары переставал управлять нами, если не постоянно, то в какие-то отдельные моменты. Во всяком случае, так было со мной. Это было великолепно. Это была правда.

Одна моя знакомая, которая сейчас живет в США, а тогда «боролась с режимом» и один раз подбивала меня пойти на демонстрацию сопротивления («я дам вам пистолет»), говорила: «Да кому нужен ваш о. Александр, что вы всех пугаете, что он в опасности, это же все шоу, Андр-ю-ша, это же все несерьезно», – интонировала моя прекрасная подруга, грациозно картавя, не зная, что через год «шоу» плавно перетечет в убийство.

Думаю, что я до сих пор слишком серьезно отношусь к вещам второстепенным, да и к собственной персоне, и это мешает мне окрасить тогдашние события бодрящим светом юмора.

Так вот, о приходе.

Соседство выдающейся личности может сказаться двояко. Первый вариант – это когда свет этой личности дарует тебе возможность расти вместе с ним, разгоняет тебя вперед, бросает вызов твоей ограниченности и сметает те рамки, которые ты сам себе установил, вовлекая тебя в твой собственный духовный рост, в твою собственную внутреннюю работу.

Но это редкий вариант. Присутствие такой личности, вообще, – огромное искушение. И поэтому чаще всего здесь начинает работать второй вариант – гипноз влюбленности. Ощущение избранничества, не дай бог, к тому же еще и духовного.

Это похоже на тех поэтов, которых подмял Бродский, и они так и не могут выйти из завороженности его стилем и судьбой. Многих подмяли другие творцы и другие их качества. Я знаю пожилых людей, которые в разговоре с незнакомцем со второй фразы перечисляют своих «великих знакомых», и им это не кажется смешным.

Одним словом, близость к о. Александру была сильнейшим испытанием.

Повторяю – рядом с этим человеком проблемы и страхи уходили, в душе воцарялся мир и свет, мужество и молитва. И многие из нас не хотели замечать, что это не наша молитва и не наш свет, что они – заемные. И все разговоры о духовном совершенствовании и духовном росте в основном оставались разговорами. Зачем мне развиваться, зачем мне делать что-то со своим эгоизмом, со своими внутренними блоками (которые у большинства никуда не ушли), запирающими меня от Света Высшей силы, от Творца и Духа, зачем мне возиться со своими катастрофическими изъянами, если достаточно приехать на исповедь к о. Александру или просто побыть с ним рядом, и боль от этих блоков,