– Помогать ближнему своему – это дело богоугодное и правильное, и твое желание похвально. Брат Пётр, сколько у нас пуд ржаной муки стоит?

– Пять копеек без двух полушек, – ответил, приходя в себя, Петруха.

– Замечательно, у меня как раз пять копеек и есть с собой, – ответил я.

– Да, но надо еще мыто заплатить в одну копейку, итого получится шесть.

– У меня не хватает, но я могу завтра донести.

– Не волнуйся, брат Василий. Раз дело благое, мыто лавка возьмет на себя, – вмешался в торг отец Варлаам.

– Спасибо, отче, – затем я положил деньги на прилавок и обратился к Петрухе: – Я вечером товар заберу.

Закончив с делом, мы разошлись: отец Варлаам обратно в амбар, а мы с Сергеем на пост, при этом десятник направил меня на противоположный край торга, дабы, как он сказал, «глаза монастырским не мозолить». По пути на пост Сергей похвалил меня за то, что я купил у них товар, ибо серебро завсегда сглаживает подобные случаи, особенно это касается отца Варлаама, который только два года принял постриг, а уже имел чин эконома. И это неудивительно, ведь в миру он был торговцем (возил товар из Великих Лук во Псков и обратно), а когда состарился, передал свое дело сыновьям и ушел в монастырь, где ему сразу нашлось подходящее дело. Так что ссориться с отцом Варлаамом не следовало: не монастырь, так его сыновья могли устроить мне «хорошую жизнь», и, как следствие, я воспринял приказ стоять на посту у кузнечной лавки с некоторым облегчением. Кроме того, Сергей, дабы подбодрить меня, решил поставить мне пиво в кабаке, что у Козьмодемьянского храма, а надо сказать, что он был лучшим в Запсковье.

Весь остальной день прошел спокойно, если не считать постоянно возникающих споров о ценах на товар, которые нашему брату приходилось останавливать. Особенно это касалось кузнечных лавок, в них, предчувствуя скорую войну, подняли цены. В общем, без особых проблем наш десяток дождался окончания рабочего дня и, сдав пост ночной смене, начал расходиться по своим делам. Я, как и задумал днем, взвалив на плечи мешок ржаной муки, отнес его в дом Данилки. Сложно описать словами ту радость, с которой восприняли мой дар Марфа, мать Данилки, и его сестры, сам же он дома отсутствовал – был на работе в лодочной мастерской. Меня даже попросили остаться на ужин, но я, памятуя об их бедственном положении, благоразумно отказался, сославшись на то, что меня ждет десятник. Пообещав навестить их в скором времени, я распрощался и направился по своим делам.

Площадь у Козьмодемьянского храма была самой большой в Запсковье, но, несмотря на это, здесь не было ни одной торговой лавки, дабы не затруднять проезд через мост, ведущий в центр Пскова. Исключением из правил был местный кабак, который, понятное дело, стоял костью в горле у всех священнослужителей города – даже сам архиепископ просил его снести, но сделать это было никак нельзя, ибо доход с сего питейного заведения, как, собственно, и всех подобных, шел напрямую в государеву казну, а ссориться с царем, как известно, себе дороже. В итоге доходило до смешного: священник, отец Алексий, во время службы увещевал не ходить в кабак, а многие горожане, выслушав проповедь, выйдя из храма, немедленно направлялись проверить свою стойкость к зеленому змию, но, как правило, проигрывали в этой борьбе. Так что люди, уставшие за день от трудов праведных, тянулись сюда во множестве, даже приходилось выставлять столы на улицу, дабы удовлетворить всех желающих. Этот вечер исключением не стал, и я, пришедши к кабаку, вынужден был потратить немало времени, чтобы найти товарищей.