«Боже, сколько же врагов у самодержавия российского. Смерть им всем, изменщикам!»

Петр принялся опять просматривать документы: бегство солдат, бегство рабочих и опять бегство крестьян. И почти у всех одна дорога – в степи, на Дон.

«Хватит терпеть вольницу, – решил царь. – Пока есть время между сражениями с Карлусом Шведским, надо задавить казаков, а беглых холопов на стройки и поля вернуть».

Отбросив бумаги в сторону, он крикнул:

– Алешка, бегом сюда!

Потирая заспанные глаза, в комнату вбежал царский секретарь Алексей Макаров.

– Звал, государь? – спросил Алешка.

– Спишь каналья, а государь работает? Садись, указ писать будем.

Алешка присел за стол, приготовил письменные принадлежности и бумагу, повернулся к царю и спросил:

– Что писать, государь?

– Указ на имя князя Юрия Владимировича Долгорукого о поимке беглых людишек на Дону.

Войско Донское. Бахмут. 10.06.1707.

Десятый день в новом теле. Чувствую себя просто превосходно. Про Богданова и старую личность Никифора Булавина стараюсь не вспоминать. Они – это я, и точка. Хотя первые пару дней суть парня пыталась выделиться и поступить по-своему, ведь ему всего тринадцать лет, и хотелось погулять, на реку сгонять или на резвом жеребчике в степь выехать. Однако моментально проявлял себя противовес. Иван Михайлович, уверенный в том, что нельзя бездумно тратить драгоценное время, которое можно использовать с толком.

В итоге, как говорится, побеждала дружба. Я успевал и со сверстниками побегать, и в доме посидеть. В основном возился с отцовскими пистолетами и привыкал к старославянской грамоте, листал единственную в доме книгу, «Малый Часослов», и читал все подряд. Хорошо еще, что Никифор умел читать и писать, хоть и плохо, по меркам далекого будущего, но с навыками Богданова его уровень рос на глазах.

Что еще было необычного, и чем я опасался выделиться из окружающей меня среды, это язык. Говор донских казаков сильно отличался от того, что привык слышать Иван Михайлович. Опять же здесь использовались многие термины и старые слова, которые в его время давным-давно вышли из употребления. Но ничего, проблема решилась сама собой, и все сгладилось достаточно быстро. Например, я говорил сказочник, а язык произносил бахарь. Пришла Галькина подруга Настена, а я ее односумкой назвал. И так во всем. Поляк – лях. Бархат – аксамит. Добыча – дуван. Французы – фрязи. Турецкий – турский. Лодка – бабайка. Шалаш – букан. Кошелек – киса и так далее.

Встал сегодня, как обычно Никифор просыпался, с первыми петухами. Бока вылеживать некогда. Вместе с работниками отправился в лиман за городком и до полудня на сенокосе траву ворошил. Зима придет, спрашивать не станет, чей ты сын и кто ты есть, и у казаков, по крайней мере, у тех, кого я пока видел, закон стародавний – не поработал, не поел.

На обед вернулись в Бахмут, благо, покосы находились совсем рядом. И здесь я застал следующую картину. На площади четыре десятка местных казаков, по внешнему виду заметно, что тоже только с полей. Они стояли напротив приказной избы, невысокого бревенчатого строения, в котором решались все вопросы городской общины. На крыльце батя, одет как всегда хорошо и нарядно, в синей шелковой рубахе и перетянутых красным кушаком новых шароварах. Перед ним четверо мужиков, по виду бурлаки с Дона, мощные плечи, до черноты загоревшие лица и выцветшая прохудившаяся одежонка, а из обувки лапти.

Я решил задержаться и увидел один из этапов превращения крестьянина в казака. Это только в беллетристике советского периода можно встретить обычный сюжет, где приходит беглый холоп на Дон и степная вольница его тут же в свои ряды принимает. Нет уж, в жизни все несколько иначе. Казаки, особенно донские, чужаков не любили. В свое общество принимали – это случалось, но со скрипом и система работала по отработанной схеме, которой не менее трехсот лет, и сбоев она почти не давала.