«Всему виной долгая дорога и усталость», – словно нашептывал прибой.

Между тем мелодия стала громче. Она взлетала вверх, кружилась в облаках и звала за собой, обещая подарить крылья. А потом струны жалобно взвизгнули, последний аккорд резко, грубо оборвался, и стоявшая перед глазами картинка изменилась. Плескавшееся под ногами море исчезло, трактир будто тряхнуло, и пол перерезали несколько широких трещин.

Я не собиралась слушать выступление барда. Хотела лишь дождаться, пока трактирщик закончит работу, и вновь окликнуть его, но сама не заметила, как развернулась, во все глаза глядя на мужчину. И поймала его взгляд. Пронзительный, глубокий, опаляющий. Меня словно окунуло в кипяток, кровь вскипела, сердце чаще забилось в груди.

Менестрель же словно только этого и ждал. Убедившись, что завладел моим вниманием, легко улыбнулся, отчего в глазах заплясали искорки, и, наконец, запел.

{ Как громовой раскат часов раздался бой,

Они пробили полночь, мы вдвоём с тобой

В последний раз, и время ход нам не прервать,

От безысходности готов я закричать!

Ты нежно смотришь на меня, любовь моя,

И в бездне глаз твоих тону, как в море, я.

До тла сжигает сердце пламенная страсть,

Лишь эту ночь мы можем у судьбы украсть.

Любить тебя, дышать с тобою в унисон,

И с губ твоих срывать протяжный тихий стон,

Хотел бы вечность быть в плену твоих оков…

Но почему сурова воля так богов?! }

«Навсегда разомкнуть объятия. Больше не увидеть его улыбки, не ощутить жара поцелуя», – сама мысль об этом резала ножом.

Чужие, непонятные и незнакомые эмоции захлестнули с головой. Бард по-прежнему смотрел только на меня, и я плавилась под его взглядом. Кожа горела огнем, все чувства обострились, не хватало дыхания. Пусть я видела этого мужчину впервые, но каким-то волшебным и непостижимым образом он стал центром моего мира. Воздухом, без близости которого я задыхалась и едва не рвала на себе рубашку.

Гитара продолжала петь о запретной любви. Бархатный, завораживающий голос рисовал влюбленных, приникших друг к другу в сумасшедшем поцелуе. Не желающих даже на мгновение разомкнуть объятия и вознамерившихся украсть у вечности последнюю ночь.

«Плевать, что будет потом. Без него вовсе не существует никакого завтра. Есть только сейчас, и эти минуты принадлежат нам», – стучало в голове.

Я продолжала любоваться менестрелем. У него был красивый подбородок. И скулы. А на виске виднелся еле заметный шрамик. Волосы немного вились и казались очень мягкими. Тонкие пальцы ловко перебирали струны, ласково касались инструмента, а непослушное воображение рисовало меня в его объятиях. Это было настолько ярко, что я почти ощущала, как горячие губы касаются моих, как ловкие пальцы освобождают от одежды, ласкают обнаженное тело. Желание принадлежать этому мужчине затопило каждую клеточку тела. Он был необходим мне больше всего на свете. Пусть даже завтра нас казнят, но эту последнюю ночь мы проведем вместе.

{ Навек расстаться и укрыться от беды…

Но для чего мне жизнь, когда не рядом ты?

Я всей планете мог бы объявить войну,

Чтоб уберечь от всех невзгод тебя одну!

Спадают шелком твои волосы на плечи,

В объятиях жарких я лишаюсь дара речи,

Целую жадно и твоё дыханье пью,

О, как же сильно я тебя люблю!

По телу дрожь, земля уходит из под ног,

Постелью нашей станет сена мягкий стог.

И пусть не суждено увидеть нам рассвет,

Я где бы ни был, знай, всегда найду твой след!1 }

Мелодия сводила с ума, уговаривала и подталкивала в спину. Происходившее было безумием, казалось чем-то невероятным, но баллада опьянила куда сильнее самого дорогого вина. А может быть, разгадка крылась в затопленных золотом глазах барда? Я все сильнее тонула в его взгляде, и в голове не осталось места ни для единой разумной мысли. Казалось, если я промедлю хоть еще одно мгновение, если не прикоснусь к нему прямо сейчас, то умру на месте.