Мои воспоминания, которые весьма красочно и неоднократно описывал мне Иван Николаевич, прервались стуком двери, и его мама вышла из кабинета, подойдя ко мне.

– Зайди в кабинет, директор хочет с тобой поговорить.

– Ты меня бросаешь? – я поднял взгляд, чтобы хорошо запомнить её лицо. Сам Иван рассказывал, что он тогда был в какой-то прострации и мало что понимал, осознание произошедшего наступило только вечером того же дня.

Женщина отвела взгляд и поджала губы.

– Иван, я сказала, зайди в кабинет! – повторила она.

Я, понимая, что, если сейчас упаду и буду биться в истерике, только ухудшу своё нынешнее положение, поднял ранец и, не оглядываясь, вошёл в кабинет.

– Доброе утро, – поздоровался я с женщиной необъятных размеров, имевшей сиреневые волосы, стянутые на голове в тугой пучок. Большие очки из дешёвого оранжевого пластика только чудом висели у неё на носу.

– Сразу начну с главного, – она смотрела на меня словно на вошь и цедила слова по капле, как воду из графина, – если будешь слушаться воспитателей, твоя жизнь будет хорошей, если нет, она весьма усложнится. Ясно?

– Да.

– Да, Инесса Владимировна.

– Да, Инесса Владимировна, – послушно повторил я за ней.

– Отлично, – её взгляд если и стал теплее, то не больше чем на один градус, – сейчас я выделю тебе сопровождающего, он покажет твою комнату и кровать. Выучи все правила нашей школы наизусть, в понедельник тебя о них спросят. Понятно?

– Да, Инесса Владимировна.

Она хмыкнула, затем вышла за дверь и через пять минут вернулась в сопровождении крупного парня с короткой причёской и такими огромными кулаками, что мне стало по-настоящему страшно. Об этой опознавательной черте мне рассказывал Иван, заметив, что этот Илья Подгубный, так звали подростка, был первым, кто его серьёзно избил в жизни. До этого школьные драки или выяснения отношений между дворами были просто лёгким массажем по сравнению с тем, что произошло этим вечером, когда его привезли в интернат, и продолжалось целую неделю после. У местных это называлось пропиской новичков, чтобы они сразу понимали, куда попали и кто здесь главный, и никого не волновало, ребёнок из какой семьи попал в интернат. Если оказался здесь, ты должен был подчиняться местным правилам и негласным законам.

– Илья, будь добр, проводи Ивана, думаю, поселим его в четвёртой комнате, там было свободное место.

– Слушаюсь, Инесса Владимировна, – подобострастно ответил тот, а женщина лишь отмахнулась, показывая, что мы можем проваливать.

Поднимались по лестницам на третий этаж мы молча и так же зашли в комнату, на которой висела медная, начищенная до сверкающего блеска цифра «4». Отовсюду на меня смотрели дети и подростки различных возрастов. Насколько видел я, здесь были как семилетки, так и ребята моего возраста, причём в одном крыле жили только мальчики, а во втором, отгороженном от первого и лестницы железной решёткой, виднелись девичьи лица.

Открыв дверь и пройдя внутрь, сопровождающий обратился к лежащему на кровати подростку.

– Пузо, принимай, новое мясо.

– Губа, ну чё, б…ть, к нам-то, – возмутился тот, – только свободно дышать стали, посели его к Сиплому.

– Корова сказала сюда, значит, сюда, – тот не повёл и ухом, – введи его в курс дела.

– Хорошо, – тот покорно кивнул.

Подросток жадно посмотрел на мой ранец, но всё же вышел.

Лежавший на кровати, едва закрылась дверь, тут же сорвался с места и походя врезал мне под дых, забрав ранец, когда я сложился, хватая воздух ртом.

Подросток судорожно выбрасывал мои вещи, которые были там аккуратно сложены, и, не найдя ничего интересного для себя, разочарованно вздохнул.