Андреевский собор, Кронштадт. Дореволюционная открытка

После службы в храме молодой иерей Иоанн Сергиев шел в бедные районы Кронштадта и делал то, что было в его силах: покупал на свои деньги лекарства и одежду, помогал определить детей бедняков в бесплатные школы, увещевал их отцов-пьяниц. Случалось, отец Иоанн отдавал нищему, которого встречал по дороге, свои сапоги, а сам возвращался домой босиком.

Вера в Бога у отца Иоанна Кронштадтского была неразрывна с верой в человека, с неизбывной надеждой на лучшее в человеке.

«Встань, поднимись. Ты еще не так плох, как о себе думаешь. Бог укрепит тебя, – помолимся вместе», – говорил отец Иоанн тому, кто и сам-то давно на себя махнул рукой. И его вера, подвиг неустанного человеколюбия меняли судьбы людей.

Иерей из Андреевского собора быстро стал в Кронштадте местной достопримечательностью: его знали все полицейские, судебные приставы, чиновники городской управы – он вечно за кого-нибудь хлопотал и ходил по городу в окружении целой толпы нищих.

Дошло до того, что по распоряжению церковного начальства жалование отца Иоанна стали отдавать его супруге, иначе он мог раздать нищим все до последней копейки. Впрочем, вскоре молодого священника пригласили преподавать Закон Божий в Кронштадтском городском училище, и преподавательским жалованием он уже распоряжался по своему усмотрению, то есть без остатка раздавал.

Вскоре выяснилась еще одна из ряда вон выходящая подробность из жизни кронштадтского иерея Иоанна Сергиева: он взял на себя подвиг девства и не имел с женой супружеских отношений (супруги воспитали как своих детей двух дочерей сестры Елизаветы Константиновны Анны – Елизавету и Руфину).

«Лиза! Счастливых семей и без нас с тобой довольно, – говорил отец Иоанн жене, – а мы отдадим себя всецело Богу и ближним».

Елизавета Константиновна не сразу смирилась с этим решением, она даже обращалась с жалобой к Петербургскому митрополиту Исидору (Никольскому), который не раз вызывал отца Иоанна к себе и по разным поводам строго отчитывал.

В 1867 году отец Иоанн упоминает в дневнике о своих слезах после резкого приема у митрополита, а позже в 1890 году пишет: «Ни разу за тридцать лет он меня не встретил по-отечески, добрым словом или взглядом, но всегда унизительно, со строгостью и суровостью».

Даже в церковном служении в глазах церковного начальства и старших сослуживцев иерей Иоанн Сергиев не был безупречен: слишком беспокоен и «неровен». Отец Иоанн призывал прихожан причащаться не раз в год Великим постом, как все обычно делали, а как можно чаще. Молился он тоже «неровно» и чересчур по-своему – одни слова во время богослужения шептал и говорил протяжно, другие вдруг выкрикивал или произносил скороговоркой. Создавалось впечатление, будто во время литургии он лично, один на один разговаривает с Богом, и кому-то из церковного начальства это казалось недопустимой дерзостью.

Со временем манера отца Иоанна вести богослужение стала еще более эмоциональной. Вот как описывает ее петербургский юрист Анатолий Кони, не слишком благоволивший к кронштадтскому пастырю: «Когда стал читать Евангелие, то голос его принял резкий и повелительный тон, а священные слова стали повторяться с каким-то истерическим выкриком: „Аще брат твой спросит хлеба, – восклицал он, – и дашь ему камень… камень дашь ему!.. Камень! И спросит рыбы, и дашь ему змею… змею дашь ему!.. Змею! Дашь ему камень и змею!“ Такое служение возбуждало не благоговение, а какое-то странное беспокойство, какое-то тревожное чувство, которое сообщалось от одних другим».

Вокруг неугомонного отца Иоанна не было атмосферы благостного, расслабленного умиротворения – своим присутствием он будоражил совесть, мешал жить спокойно и беспечно.