Рэй Линн не хотелось вспоминать, как она сама лишилась куска пальца, однако мысли волей-неволей возвращались в тот день. Они тогда были женаты всего неделю. Рэй Линн еще не догадывалась, какое это опасное дело – работать с Уорреном, но до первого преподанного ей урока оставались считаные секунды. Муж часто бывал небрежен в самые критические моменты. Слишком тороплив, не очень-то внимателен. В тот день он сказал:

– Иди-ка сюда, золотце, подержи вот это.

Он протянул ей табличку с надписью «Скипидарная ферма Кобба». Рэй Линн улыбнулась, и он тоже улыбался, воодушевленный мыслями о перспективах этого нового предприятия, после того как он заключит сделку с каким-нибудь покупателем камеди. Уоррен повернул топор острием к себе, готовясь бить тупой стороной как молотком. Рэй Линн держала табличку, чтобы муж мог прибить ее к сосне, – и тут-то он и жахнул ей по кончику указательного пальца. Она закричала, Уоррен выронил топор, и тот упал ей на ногу. Больно было оба раза, но, только увидев кончик своего пальца, Рэй Линн зажмурилась и почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Удар был сильным, палец расплющило, как весло. Кончик весь налился кровью, ногтевое ложе стало багровым. Рэй Линн осела на землю, держась за руку. Уоррен топтался рядом, ругая себя за дурацкую неуклюжесть.

Через минуту, когда резкая боль немного поутихла, Рэй Линн сказала:

– Ничего, Уоррен, не волнуйся, все будет хорошо.

Она встала, ушла в дом, смазала палец вместо дезинфицирующего средства скипидаром из их бесконечных запасов и перевязала полоской мягкой ткани от старого фартука. Остаток дня она работала, но к ночи стало так больно, что уснуть не удалось. Каждый удар сердца отдавался в кончике пальца. Он, казалось, раздулся до огромных размеров. Странно, думала Рэй Линн: от пустяковой ранки такая боль. Кончик пальца на ощупь сделался каким-то рыхлым, что ли. Должно быть, Уоррен раздробил ей кость. Через два дня боль стала такой, что не было уже никаких сил терпеть. Палец весь побелел и распух.

Уоррен сказал:

– Гляди, у меня есть верное средство.

Рэй Линн сидела за кухонным столом и смотрела, как он берет вешалку, распрямляет изогнутый конец и подносит к фитилю масляной лампы.

Когда конец засветился оранжевым, Уоррен сказал:

– Давай палец.

Рэй Линн колебалась: «средство» не вызывало у нее доверия, но муж клялся, что это поможет.

Он сказал:

– Я видел, как отец себе так делал.

Рэй Линн опасливо протянула руку, и Уоррен приложил светящийся конец вешалки к центру почерневшего ногтя. Поднялась тоненькая струйка белого дыма, и в ногте за считаные секунды прогорела дыра до самого мяса.

Уоррен сдавил палец, и Рэй Линн вскрикнула: кровь хлынула прямо на стол. К ее изумлению, давящая боль стала слабее, и палец уже не так сильно дергало.

– Вот видишь, – сказал Уоррен.

Рэй Линн не могла не признать, что он прав: ей и правда стало получше. Она носила повязку не снимая и была уверена, что теперь-то палец заживет. Но нет – через пару недель от него стало нехорошо пахнуть. Боль вернулась, еще сильнее прежней, кожа почернела, и Рэй Линн стало тошнить от поднявшегося жара.

Уоррен послал за доктором Пердью. Тот только взглянул и сразу сказал:

– У вас гангрена.

Рэй Линн спросила:

– Что тут можно сделать?

– Придется отнять первую фалангу и, возможно, еще немножко.

Открыв рот, Рэй Линн оглянулась на Уоррена. Выражение его лица трудно было прочитать. Доктор Пердью достал из своей черной кожаной сумки металлический шприц и вколол в палец что-то такое, отчего тот онемел. Дальше Рэй Линн не стала смотреть, но все слышала, ощущала запахи и чувствовала, что происходит: обезболивающее средство подействовало лишь частично. Она сжала губы, и желудок снова запротестовал, особенно когда через нескольких секунд доктор начал пилить кость. Когда он зашивал палец, Рэй Линн чувствовала рывки, а потом стало легче. Когда все закончилось, палец был похож на край подушки, и она все смотрела и смотрела на него, не в силах оторвать взгляд.