– Я записал за вами и господином Францем слово в слово, но полагаю, что сеньор хозяин пожелает после что-нибудь исправить, – мальчик отложил перо. – Нет же, вы горазды рассказывать, сеньор Фогельвейде! Прямо вся жизнь королевы перед глазами пробежала. Может, я чего и не понимаю, но праведницей была матушка покойного императора, а может, даже и святой.

– Не удивлюсь, если на ее могиле рано или поздно начнут происходить чудеса. Хозяин будет доволен, – блаженно потянувшись в своем кресле, поставил лестную оценку оруженосец.

– Странно все это, – ноги трубадура вдруг сделались слабыми, точно вата. Покачнувшись он осел на пол. – Не бывало прежде такого, чтобы человек незаметно для себя истории рассказывал. Я ведь все это только про себя говорил, раздумывал так да эдак, как правильно, по порядку, то есть чтобы ничего не упустить… А вышло… Вся история точно сама собой из меня выбралась, да еще и на бумагу перетекла, – трубадур заглянул в писанину Константина, и ему снова сделалось дурно.

– Отчего же! Бывало и хуже. Вот я как-то, помнится, запил, а утром собрался опохмеляться в кабак. Небольшая монетка-выручайка в сапоге за голенищем в хитрой дырке припрятана, на кувшин вина да мясную поджарку. Остальная же нычка в дырявом горшке за печью от супружницы моей подколодной надежно схоронена. Хожу я по дому, обуваюсь, стало быть, ну, понятное дело, качаюсь от стены к стене. Сам себя за сообразительность похваливаю. Про себя, ясный корень, не вслух же! Во всяком случае, мне так казалось. Ну а когда «подлечился» у кабатчика, домой, как водится, вернулся. И что же? Жена в компании пьяных в лоскуты товарок посреди дома валяется да песни орет. Кинулся к нычке – нету. Вот тогда и понял я, что невольно сам же о запрятке своей и проболтался! Такая злоба меня взяла! И на супружницу мою, и на баб тех окаянных… Но поболее всего на себя и на своего ангела-хранителя: не уберег сука!

– Нет, я не обижаюсь на вас, господин Рудольфио. И Константин тоже когда-нибудь поймет, что вы хоть и обманули нас, но ведь от смерти лютой спасли. Не иначе как наши ангелы сами и привели вас в Амальфи. Здесь, в «Грехе», кровник нас в жизни не найдет, а коли и прознает, такой замок его силами не взять. – Анна радостно улыбалась. – А, кроме того, мы ведь о Золотом Фридрихе летопись пишем! Да если бы наш бедный отец дожил до этого дня! Вот ему радости было бы! Уж как он любил Фридриха! Что ни присказка у него, то о Фридрихе, что ни песня, то золотоволосом короле! Я еще совсем крохой была, во сне, помню, Фридриха видела. А когда проснулась, да к отцу кинулась рассказывать, тот меня все спрашивал, в чем Его Величество одет был, на каком коне восседал, какое оружие при нем было? Кивал, хвалил, а то, чего я не знала, уточнял.

Когда мы что-то делали – не важно, плохое ли, хорошее – отец сразу про Фридриха, когда тот был в таком же возрасте, сказывал. Только всегда выходило, что Фридрих неизменно лучше, чище и во всем талантливее нас с братом был. Хотя мы тоже королевской крови, а получалось, что неровня!.. Жаль, отец не дожил.

– Если бы твой отец дожил, то я бы его, а не вас с Константином из Амальфи забрал, – пробурчал себе под нос Рудольфио.

Какое-то время девочка молчала, свыкаясь с мыслью, и наконец кивнула, в знак согласия.

– Да. Вы выполняли приказ. Делали то, за что вам платят. – Ее чистые голубые глаза на мгновение встретились с его, карими. Щеки девочки вспыхнули. – Должно быть, Господу угодно, чтобы спасся не отец, а мы с Константином. Должно быть, летопись эта Господу угодна. Потому и… – она замялась, но наконец решилась, – последнее время наш отец вообще не упражнялся в письме. Всю работу, которую он брал, переписать книгу в монастыре, письмо ли под диктовку, – все делал мой брат. Богом клянусь!