Много ли полководцев семьи собралось сегодня в башне? Вспоминались поездки из детства, когда мечом владел отец. Тогда папа Лис тискал ее в медвежьих объятиях, а она смеялась без умолку. Тогда живых офицеров было почти столько же, сколько мертвых – но времена меняются, и война собрала свою дань. Не будь брат Тереванта, Ольтик, послом в Гвердоне, то находился бы здесь, во главе длинного стола. Командовал мертвецами, управлял маневрами семейных войск. «Видал ли кто за долгую службу такого отличного генерала?» – спрашивали бы друг у друга лейтенанты голосами, подобными шелесту опавшей листвы.

Он вошел в палату совета. Дюжина черепов обернулась к нему. Командор Рабендат. Йориал, его рассеченный костяк пронизывали золотые прожилки. Крейя, по-прежнему черна после пламени лириксианского дракона. Отец Лиссады Брайтель – его кости сверкают еще сравнительно молодо. Все почуяли – меч у Тереванта. А его подмывало обнажить клинок. Потомок рода волен подпитываться чарами меча, подкреплять силы, мужество и даже облик, но это вздорное искушение. Древние мертвецы закалены боевым опытом Великого Дома, они на протяжении веков сражались вместе с носителями меча и знают этот клинок лучше него. Не стоит при них пороть глупости. Лучше он будет собой.

– Прошлой ночью отец умер, – объявил он.

– Весть прибыла вперед вас, милорд, – проговорил Рабендат. – Воссоединится ли он с нами?

– Он умер в молителях, – сказал Теревант, стараясь не подпускать в голос дрожь. Отвергнутый мечом, отец так и не смог скончаться оберегаемым. Вместо этого умирающий всю ночь на глазах Тереванта цеплялся за душу, пытался всеми силами не отпускать, прирастить дух к старым костям. Однако в преклонном возрасте трудно умереть неусыпным. Чтобы привязать душу к телу, требуются твердая воля и строгий порядок, а отец только всхлипывал об Ольтике, о старых боях и злосчастном крушении. Перед смертью он так и не обмолвился о втором сыне, по крайней мере, Теревант ничего не расслышал. Правда, после того как шепот старика стал неразличим, некромант еще не скоро вынул из тела и посадил в кувшин отцовскую душу.

Думая об этом, Теревант сам становился кувшином. Гулким, хрупким, пустым. Умереть в постели богатым и дряхлым, и дети держат до конца твои руки – в иных краях чудесный способ уйти. Однако в Хайте…

– Здесь нечего стыдиться. – Загробные голоса неусыпных, казалось, доносились из глубокого подземелья, и Теревант так и не расслышал в их скрежещущих стонах ни сожалений, ни искренней печали, ни чего-то подобного.

– Вернется ли посол Ольтик незамедлительно в Хайт? – спросила Крейя с немного наигранной бодростью.

– Не знаю, – признался Теревант. – Мне поручили привезти ему меч нашего рода. – Мертвецы заерзали, им неудобно в железных креслах. Они тоже читали рапорты об Эскалинде. Любой из них мог отвезти в Гвердон меч. Любой мог заменить ненадежного второго сына.

Ему не нравилось ощущать пустоту. Хотелось уже отправиться в путь, нагрузить себя работой. Его возмущало мнение мертвых о нем как о второсортном, и не важно, насколько верными или отважными они себя зарекомендовали.

– Везти меч, – проговорил Брайтель, – скорей подобало бы командующему войсками, во главе почетного эскорта.

– Корона повелела ехать в Гвердон именно мне, – сказал Тереван. – Без лишнего шума.

– Корона, – возражает Крейя, – не распоряжается Мечом Эревешичей. Она права: Корона – величайшая рака из всех, но ее власть неабсолютна. Говорят, Корона возлежит на одной голове, но на трех столпах – армии, чиновниках из Бюро и Домах оберегаемых.

– Теперь старший Эревешич – мой брат. Меч – его.