Ладно бы свидетель ограничился пересказом частных разговоров. Нет, Федермессер называет конкретные имена и тем самым открывает заплечных дел мастерам новое поле для деятельности: «Как мне известно, по совместной работе в институте Войно-Ясенецкий был в близких отношениях с профессором Стекольниковым, с доктором Левитанус, Ротенберг, доктором клиники Ташми Вениаминович Анной Ильиничной и доктором Кирилловой Евгенией Михайловной» (17).

Святитель мужественно претерпевал то, что было отпущено ему судьбой, всходил на свою Голгофу. В то же время его страдания были радостотворны, неотделимы от радости Воскресения, Пасхи. Бог укреплял его. И это чувствовали сокамерники. Некоторые из них, прежде чем идти на допрос, подходили к епископу за благословением. Сам святой дважды в день вставал на колени и молился, не замечая вокруг себя никого. В это время в камере неожиданно становилось тихо, раздиравшие людей ссоры затухали (18).

В Москве руководство НКВД осталось недовольно результатом ташкентского расследования, началось новое следствие, и к Войно-Ясенецкому снова применили пыточный конвейер. Однажды проводивший его чекист заснул. Его разбудил вошедший начальник Секретного отдела. «Попавший в беду чекист, прежде всегда очень вежливый со мной, стал бить меня по ногам своей ногой, обутой в кожаный сапог, – вспоминает епископ Лука. – Вскоре после этого, когда я уже был измучен конвейерным допросом и сидел низко опустив голову, я увидел, что против меня стояли три главных чекиста и наблюдали за мной. По их приказу меня отвели в подвал ГПУ и посадили в очень тесный карцер. Конвойные солдаты, переодевая меня, увидели очень большие кровоподтеки на моих ногах и спросили, откуда они взялись. Я ответил, что меня бил ногами такой-то чекист. В подвале, в карцере меня мучили несколько дней в очень тяжелых условиях» (19). В знак протеста владыка с 18 ноября 1938 года объявил очередную голодовку.

В ходе следствия выяснилось, что епископ помогал многим людям. Живя сам на грани нищеты, он слал денежные переводы высланным архиереям, священникам, простым верующим. Власти рассматривали это как помощь контрреволюционерам. Такая материальная поддержка усугубляла вину подсудимого. Войно-Ясенецкий отправлял по 50 рублей в месяц епископу Иосафу (Жевахову), с которым встречался в ссылке в Архангельске. Епископу Евгению (Кобранову), известному ему по Ташкенту. Знакомому по архангельской ссылке протоиерею Боголюбову посылал ежемесячно 30 рублей и т. д. (20).

Находясь в ташкентской тюрьме, Войно-Ясенецкий направил письмо маршалу Клименту Ворошилову с просьбой дать ему возможность закончить свою медицинскую работу, важную для военно-полевой хирургии. Прямого ответа не последовало, но, видимо, это письмо повлияло на относительно мягкий приговор святителю.

20 февраля 1939 года следственный отдел НКВД в пятый раз выписал постановление о продлении срока ведения следствия. 15 мая 1939 года было вынесено постановление по делу епископа. В нем, в частности, говорилось: «Вследствие того, что основные свидетели по данному делу… в 1937–1938 годах осуждены к высшей мере наказания, настоящее дело для слушания в Военный трибунал направлено быть не может… следственное дело… направить для разбора на Особое Совещание при НКВД СССР».

Особое Совещание приговорило епископа Луку к ссылке, и 29 февраля 1940 года он вновь был отправлен в Красноярский край. На этот раз в райцентр Большая Мурта на Енисейском тракте, где проживало три с половиной тысячи жителей.

Войно-Ясенецкому дали возможность работать в муртинской больнице. Специальных инструментов под рукой не было, и однажды Луке пришлось совершать операцию кухонным ножом. В свободное время он помогал людям. Говорят, что он сидел с детьми одной медицинской сестры, гулял с ними, рассказывал жития святых. Лука также занялся подготовкой второго издания «Очерков гнойной хирургии». К этому времени первое издание стало библиографической редкостью. После ареста святителя его книга была изъята из библиотек, его имя было вычеркнуто из официальной медицины. Хирургу прислали немало историй болезней из ташкентской больницы, и он сумел написать несколько глав. Неожиданно для работы над книгой ему разрешили на несколько месяцев поехать в Томск. Это разрешение профессор связывал с письмом Ворошилову.