– Ни в коем разе, – пробормотал Козульский.

– Помимо блистательного знания немецкого языка, – сказал Бакашов, – Ивану Гавриловичу свойственен и красивый тембр голоса.

– Это природное, – сказал Козульский. – А немецким я овладел тяжелым трудом.

– Немецкий – сложный язык, – заметил Бакашов.

– Фрау Холстермайер так бы не сказала, – процедил Козульский. – Она говорит на нем без малейшего напряжения. Часами… послушаем?

– Всенепременно! – воскликнул Бакашов. – Дамы и господа! Доктор экономики фрау Бригитта Холстермайер!

Фрау блакосклонно кивнула. Безразличный Кирилл Суздалев приготовился к долгой утомительной лекции.

В ВИТРИНЕ шесть работающих телевизоров, настроенных на один канал. У остановившейся Лизы Ильиной непонимающий взгляд, переходящий от экрана к экрану – прискорбная картина повторяется: шоу популярного сатирика, неадекватные гримасы смеющейся аудитории, нагнетаемое состояние адского бреда, ощущение конца цивилизации и всего человеческого рода; вполглаза поглядывая на вершащееся в телевизорах действо, поблизости от Лизы спиной к витрине стоит Глеб, воспринимающий выказываемую девушкой печаль, как позитивный момент.

– Вы мне не расскажете, что у вас внутри? – спросил Глеб.

– А тебе это интересно? – переспросила Лиза.

– Меня привлек твой грустный вид. Я бы попытался тебя рассмешить, но я уважаю грусть – она мне кажется важнее тупого смеха.

– И чего же ты ко мне… раз у меня все отлично, обратился?

– Ради себя, – ответил Глеб.

– У тебя ненормальные вкусы, – сказала Лиза. – Веселых девушек тебе мало?

– Веселых девушек не бывает. Даже очень любящие смеяться и танцевать уже совсем вскоре сидят убитыми и мучаются депрессией. Хотя музыка еще играет.

– Просто началась другая песня, – тихо сказала отвернувшаяся Лиза. – Та, под которую не потанцуешь.

– Песни сменяются, меняются, никакой логики не прослеживается, зимними вечерами люди не торопятся закрыться в теплых квартирах, а разгуливают на морозе по улицам. Мое имя Глеб.

– Меня зовут Лиза.

– Весьма приятно. У вас много имен.

– У женщин? – спросила Лиза.

– На таком холоде, как ты догадываешься, я стоял не для того, чтобы знакомиться с женщинами. Но если все складывается так замечательно, мы могли бы пройтись и слегка согреться. У тебя толстые подошвы?

– Подобного вопроса мне никогда не задавали, – промолвила двинувшаяся за Глебом Лиза.

– Не верю, – сказал Глеб.

– Только что познакомившись, следует спрашивать не об этом.

– Возможно, – кивнул Глеб. – Однако у меня свой подход.

– И он работает… я с удовольствием с тобой пройдусь и поговорю. Ты прекрасный собеседник.

– Я альпинист, – сказал Глеб.

– Кто?

– Да. Я взбирался на вершины.

– В смысле, на женщин? – спросила Лиза. – Похоже… По твоим замашкам ты тянешь на плейбоя.

– Одинокого плейбоя заснеженных переулков. Выходящего на проспект со сверкающими глазами и заложенным носом. Под твоим присмотром я бы не простудился.

– Ты заболеваешь?

– Я мечтаю, – ответил Глеб. – Тебе не в чем себя обвинять – ты реагируешь, как положено. Услышь я такое, я бы отреагировал так же.

– Но это услышала я, – сказала Лиза.

– Ты услышала, и ты сказала. К чему тебе отмалчиваться? У тебя есть право голоса.

– Чувствую, встреча с тобой мне запомниться, – усмехнулась Лиза.

– Она может оказать на тебя сильное воздействие. Я бы вытащил тебя и из ямы, но со мной ты в нее не попадешь, а прежнее в памяти не удержиться… прошлые неприятности не особенно живучи. Как и будущие радости.

ПРИСЕВ на окаймляющее дорогу железное ограждение, Максим Капитонов сторонним наблюдателем взирает на свою брошенную и объезжаемую другими машину.