– Андрей говорит: «Ешьте коливу – меня вспоминайте».

– Какой Андрей? У него кто-то умер? (У нас в приходе несколько Андреев).

– Да нет, наш Андрей. Он сам умер.

Я с недоверием посмотрела на Родю. Но всё же рассказала батюшке. Тот сказал, чтобы сварила кутью и отнесла в церковь.

– Помянуть никогда не лишне.

Я сварила и в церковь пришла с мисочкой поминальной кутьи. Там подошла к одной «церковной бабушке», бабе Шуре, и спросила, когда сороковой день со смерти Андрея. Баба Шура всплеснула руками:

– Да вчера было!

– Какое там! Три службы подряд, замотались.

– Ну хоть кутью-то сварили? Нет… Я протянула мисочку:

– Вот Андрей просил кутью кушать и его поминать. Придя домой, я долго тормошила Родиона:

– Как Андрей тебе про кутью сказал?

– Пришёу и сказау! (Родечка не выговаривал «л»).

– Но как?

А он непонимающе смотрел на меня своими зелеными глазами и всё повторял:

– Ну, сказау, и сказау.

Родион всегда удивлял нас. Он не особый фантазер, довольно замкнутый и молчаливый мальчик, хотя и сорванец. Но в свои три-четыре года он иногда говорил такое, что мы понимали: для него открыт такой мир, который для нас (да и для всех) является закрытым. Случай с Андреем был далеко не единственным.

Как-то Родя приболел и лежал в кроватке. Вообще, он болел всегда без каких-либо капризов и слёз. Тихо лежал, сложив руки на груди, держал любимую икону святого целителя Пантелеимона и приговаривал:

– Грешиу, грешиу. Теперь лежи, Родя, не греши.

Но однажды я услышала громкий плач и, подойдя к его кровати, увидела, что он просто заливается слезами.

– Что ты, Родя? Тебе так плохо?

И вдруг он начинает взахлеб просить:

– Мама, молись за бабушек!

– За каких бабушек?

– Которых мы с папой отпевали (Родя с трех лет ходил с папой на отпевания, кое-где помогал, зажигал свечи, подавал кадило).

– Да что такое? – пугаюсь я.

И тут Родя начинает рассказывать:

– Ты думаешь, когда бабушек в гробу в землю опускают, они там остаются? Нет, они глубже проваливаются, падают, падают и так кричат!

И опять просит:

– Молись за них, молись!

– Но я не знаю их. Это вы с папой отпевали. Ты сам помолись.

– Да я молюсь, а они всё равно кричат.

Пришлось мне встать на колени прямо около кроватки и молиться:

– Господи, Ты Сам знаешь, за кого я молюсь. Прости их, спаси и пощади.

Так мы с ним вдвоем и молились. А когда он немного успокоился, то рассказал, что те бабушки, которые верующие были, после отпевания в земле тоже не остаются, падают. Только не вниз, а «на небо».

На Пасху мы со старшей Лерой подарили Родиону сшитую из старого материала маленькую розовую ризу. Уж очень он любит играть, как будто он священник в церкви. Риза очень понравилась Роде, и в ближайшее время я услышала из своего «кабинета» – кухни: «Служба началась».

Родион в новой ризе, в руках кадило (вязаное кашпо), Лера и Ксюша поют на клиросе. Родион дает возглас:

– Господу помолимся! Девочки, красиво, на два голоса:

– Господи, помилуй! Родион опять:

– Господу помолимся! Девочки опять, очень красиво:

– Господи, помилуй!

И так раз пять подряд. Родечке четыре годика, больше, видимо, он ничего не запомнил. Лерочка шепотом подсказывает брату:

– О граде сем Господу помолимся. Родион твердо возглашает:

– Господу помолимся.

Девочки отвечают, а Лера шепчет опять:

– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию.

И тут Родион тихо спрашивает:

– Кто здесь священник?

– Ты, Родечка.

– Тогда Господу помолимся!

И опять бесконечно слышится тот же возглас и красивое пение послушных «маленьких женщин».