Берега небольшой реки причудливо изрезаны бухточками, заросли высокой травой. Берега давно не косятся. Под многолетней прелой толщей хоронится всякая пожива для всяких зверьков. Река начинается далеко в болоте – маленький ручеёк; спотыкается о коряги, торопится водица добежать до первого родникового ключа, родник ему силы прибавляет, потом родники и справа, и слева вливаются в маленькую речушку; всем скопом осилят добрый километр пути, речка уже подходяще зажурчит на перекатах, бодро запоёт, в далёкую дорогу собираясь, начнёт резвиться – пену сбивать и мусор на лёгкой волне катать, ворчать – камешки со дна вымывать. Не только одна трава запеленала реку, падают старые деревья, образуя непроходимый бурелом, хозяйничают бобры – роют свои сплавные каналы, строят запруды.

К вечеру по-осеннему захмурило и разошёлся дождь, неторопкий, густой. Приехавший из города в деревню одинокий очкастый чудак, вспомнил молодость: сорок лет не был дома, а сколько тогда, сорок лет назад в реке было рыбы! А как в такие дни знатно клевало! Долго пробирался к воде, измазал в глине белые брюки, изжегся крапивой, изломал зонт, стряс очки и едва их нашёл, – да где она, река-то? и, повздыхав, вернулся к родным углам. Чуть шевелилась трава, издавая плакучий шелест. На малюсенькой песчаной отмели жалобно посвистывает постоянно кланяющийся куличок, будто приветствует и приветствует дождь. С черемухи, наклонившейся над звонким перекатом, срываются редкие листья. Всему своё время: вот подуют холодные ветры, закричат в небе стаи отлетающих птиц, и наступит промозглая долгая осень. Потом что-то могучее завоет вверху, подвернёт низом, и белая перина накроет берега; закружит большое белое колесо, словно будет растирать всё встречное в сон – дрему, и мир заснёт под тоскливые песни вьюги.

А пока…

Над перекатом солнце ярится, пахнет прелой землей, жужжат мухи. Ниже переката большой глубокий омут, черное, отшлифованное водой дно омута блестит глянцем – очень удобная зимовальная яма. Осенью в омут скатится вся рыба, и будет стая смотреть сквозь толщу льда на долгожданное тусклое солнышко. Хариус пугливая рыба. Неумелый рыбак только взмахнёт удилищем – маленькие торпеды разлетелись какая куда, большая часть в спасительный омут, проходит время, хариусы возвращаются на жировку, делают «пробежки», успокаиваются. Хариус – гордая рыба, он как карп или сазан в тине – иле жить не будет, ему родниковую, чистую воду подавай. Верховодит в стае могучий, тяжёлый на подъём богатырь Кипун. У него свой дом – в корнях вырванной водопольем березы, возле самого носа в пене кипит и струится вода. Вся стая знает, что Кипун бьёт всякого, кто осмелится рвануться вперед его за добычей, потому, если Кипун сделал хвостом движение «мой выход», лучше не трепыхаться. Но в стае есть хариусы – бойцы, догоняющие в росте Кипуна, нет-нет да такой прожорливый, нахальный боец и опередит Кипуна, схватит плывущую стрекозу или кузнечика возле самой головы вожака. Кипун сделает хвостом предупредительное движение «не нарывайся!», боец, довольный и самовлюблённый, с виноватым видом медленно подплывёт к Кипуну, выгнется, подставляя бок и белое брюхо – Кипун сделает хвостом ленивое «ладно, прощаю».

Есть в стае Горбун. Маленький, горбатый хариус. Когда он был чуть больше коробочки ручейника, большая рыба хотела его проглотить, но Горбун вырвался из цепкого капкана, а вот спинке досталось. Кровь тогда прилилась к его сердцу, мучительная боль пронзила всё тело. Он заплыл в тень сползающей черной коры березы, сжался, с ужасом ждал свою смерть. Сосредоточенно смотрел вдумчивыми глазами в одну точку – на маленького жучка, норовящего подняться по скользкому берегу на поверхность. Добирался до выступа, только бы бежать скорее вперёд, а струя воды всякий раз сбивала его вниз. Мыслями отыскивал неуловимые звуки, которые принесут ему облегчение и ласково, чудно и скоро, обволокут больное тело сладкой песнью любви. Вот с той поры Горбач стал много думать, стал видеть где-то далеко, выше переката, какой-то ему ведомый мир. Наступил момент, когда пытливый ум перешёл от внешних связей к внутренним. Он очень осторожен, пуглив, кормится остатками пиршества со стола братьев и сестер. Он стоит за хвостом Кипуна, прикрывается им как щитом. Горбун – «маленький мечтатель». Он мечтает вырасти больше Кипуна, мечтает занять место вожака, и тогда….То он роется в торфяном иле под брюхом Кипуна, то схватит червяка, выплывшего из берега, но никогда не заплывает на перекат. Порой глядя на свой тёмный закоулок, он проникался сознанием своей робости и бессилия, что начинал плакать. Подплывает всякая мелюзга, дразнится, задирается, а Горбач смотрит на мелюзгу спокойно, доверчиво, даже любяще, с затаённой грустью журит: