– Однако, ты еще чист, – послышалось за спиной, когда Ван Юань приложился к иконе.

Он обернулся и увидел у стены Боржгон Мэргэна, который, тяжело вздыхая, скрипел оставшимися зубами и качал головой.

– Богу было угодно исцелить меня, но моя рана теперь саднит и жжет, особенно, когда я захожу в храм, напоминает мне об адском пламени: на войне я был не сильно разборчив и часто проявлял излишнюю жестокость. Хотя по-другому тогда не получалось: те, кого мы щадили, потом били нам в спину. Когда будешь в походе, воюй только с врагом, пытающимся убить тебя, кровь из коня не пей, даже если будешь умирать от жажды, войди в Рай и принеси мне оттуда отпущение грехов. Мне будет достаточно и одного Райского яблока, чтобы вернуть сладость сердцу, вернуть тот покой и Благодать, какие я имел, будучи таким, как ты. Потерять Благодать просто, а восполнить меру не достанет и целой жизни. Никогда не убивай без острой на то нужды; как по мне, так лучше вообще не убивай. Увы, настоящая мудрость приходит только тогда, когда узнаешь истинную цену тому, что потеряно безвозвратно.

– Но разве ваш сын, сотник Налгар, не посчитает меня трусом, если я буду прятаться за спины? – удивленно спросил Ван Юань.

– Э-хэ-хэ, молодость, молодость. Мой сын мне говорит то же самое. У Неба много путей, выполняй только ту повинность, которую Оно на тебя полагает, – это твой крест. Но желающему попасть в Рай Небо облегчает ношу, иначе, как он туда попадет? Так и ты, постоянно имей Райские обители перед глазами, и Небо о тебе позаботится. Беда в том, что дети не слушают своих родителей… А вот чужие дети, они уважают советы старших. Так устроен мир, нет пророка в своем отечестве.

Они вышли из церкви на улицу, глаза старика Боржгон Мэргэна излучали боль и Свет, далекий, словно горний Иерусалим, которого пыталась достичь его душа, и Ван Юань поклялся, что обязательно войдет в Рай и принесет оттуда старику, доверявшему ему больше, чем собственному сыну, вечную Небесную усладу.

На следующий день за городом в степи были устроены показательные выступления и соревнования, воины состязались во всех видах боевого искусства, каждая сотня показывала, на что она способна в бою, – темникам необходимо было знать, с чем и с кем они идут в поход.

Стрелы Ван Юаня ложились одна к другой в круглый красный щит, а не носились по степи, как стрижи. Это повторялось снова и снова – десяток в самое яблочко, на полном скаку. Многие просто не успевали их выпустить, и если половина попадала в щит, это считалось достижением. А на финише еще нужно было успеть зарубить «неприятеля». Даже Налгар, который своими крепкими руками сгибал лук в колесо, не успевал достать все стрелы их колчана, хотя и стрелял очень метко. Но его семь против десяти Ван Юаня…

– Мой конь, словно вихрь, мог бы скакать помедленней – отшучивался Налгар, хотя конь Ван Юаня к финишу все равно приходил первым.

«Дождь» – боевой конь, привезенный братьями Ван Юаня из похода к последнему морю, умел притормаживать на скаку, когда всадник натягивал лук, шел ровно, словно мастерски оперенная стрела, а потом срывался в дробный галоп, внезапно, как налетевший шквал, за что и получил свое имя. Это позволяло Ван Юаню выпустить все десять стрел в цель, а потом приходить первым к финишу. Но не последнюю роль здесь играла его природная ловкость и меткий глаз. Так или иначе, в их сотне равных ему не нашлось.

Но вот командир другой сотни кэшиктенов показывал настоящие чудеса. Он успевал выпустить двенадцать стрел, и они ложились в цель так ровно, как шов хорошего мастера, по самому краю круга, и ни одна не пролетела мимо красного щита. А к финишу он несся, словно ласточка, и опережал даже ветер с «Дождем». Вероятно, все потому, что всадник был легким, можно сказать даже изящным, не имел косой сажени в плечах, но при этом рубил мечом, как настоящий багатур. Ван Юань моргал глазами и не успевал уловить тот миг, когда воин наносил удар; только мешок, туго набитый кусками овчины, распадался на две части – от плеча до седла.