– Я оказался не готовым понести всю эту ее глубину, – сделал вывод Ван Юань. – Я растерялся… Когда тебе предлагают сразу все, не знаешь, чего от себя ожидать.

– В следующий раз будешь осторожней, – посоветовал Налгар. – Порой, брат, мы сами не ведаем, какие чудовища обитают в глубинах нашей собственной души. Возможно, Наргиз здесь ни при чем…

И он рассуждал совсем не как монгольский багатур, хотя и был таковым с головы до пят, а как прибывший к ним из Мерва священник христианской церкви на исповеди.

– Я вот чего тебя искал, – вдруг вспомнил Налгар. – Возьми меня с моей сотней в твою тысячу; обещаю, мы не подведем.

– Вы уже в моей тысяче, – заверил его Ван Юань, натягивая на себя еще не успевшую как следует подсохнуть одежду.

От него стал исходить пар и прелый дух, словно от вспотевшего от груза осла.

– Ты мне сразу понравился! – вскричал обрадованный Налгар.

Он подошел к Ван Юаню, и они крепко обнялись.

– Раньше у меня была только сестра, теперь есть еще и брат. Может, ты, в конце концов, сумеешь оседлать эту гордую кобылицу, и у вас будут дети.

– Как знать… – задумчиво произнес Ван Юань. – Как знать.

Глава 5

В весенней степи время бежит быстро – в считанные дни сменяются травы и цветы. Каждая былинка в свой черед раскрывает Небу свою душу, вспыхивает, словно свеча, и сгорает, уступая место следующему откровению большой равнины.

Ван Юань ожидал продолжения их романа с Наргиз, по крайней мере, каких-то объяснений, но когда вначале сказано слишком много, последующие слова ничего не значат. К тому же военные сборы не оставляли времени и места для проявления каких-то чувств. Ответственности прибавилось, обязанностей навалилось, словно камней с гор, ведь к началу похода у каждого воина должно было быть по пять лошадей и налаженная интендантская служба, состоящая из родственников: монгольская армия создавалась на принципах самообеспечения. Все это знали, за нарушение положений военного времени грозила смертная казнь, но все равно, на поверку, возникала масса недочетов. Этими проверками в армии как раз и занималась гвардия, нукеры великого кагана, и с них, в конечном счете, спрашивал хан, почему у пятого коня какого-нибудь меркита, потомка Челиду, стертые плохие зубы или вообще нет таковых.

Были и другие причины беспокойства: хотя курултай в ответ на письма из иранского Казвина^>25 о бесчинствах там низиритов и принял решение о Великом походе против иноверцев, в самой степи у этих иноверцев оказалось много союзников. И не столько из идейных соображений, как из-за преследования личных корыстных целей: между потомками Чингисхана шла негласная борьба за власть, и каждый искал себе союзников на стороне, желательно, жестоких и коварных. Низариты, они же ассасины, прославившиеся своей охотой на сельджукских вождей, отлично справлялись с этой задачей. С их помощью кое-кто из ханов надеялся устранить конкурентов и таким образом расчистить путь к власти в империи, вобравшей к тому времени в себя бесчисленное множество народов.

Итак, согласие о начале похода, достигнутое на курултае, не было достигнуто в некоторых сердцах. Ханы не видели смысла вступаться за христиан, хотя две трети монголов в степи исповедовали христианскую веру. Соглашаясь с волей верховного кагана, они, в свою очередь, заявляли, что тот принял это решение под влиянием жены-христианки своего брата. «С каких это пор монгол-борджигин слушает женщину, пускай это и Докуз-хатун, самая мудрая из них?» Некоторые улусы не поддержали выступление – решать эти проблемы, опять же, пришлось кэшиктенам, а появляться, даже начальству, во враждебно настроенном монгольском улусе всегда было делом опасным и непредсказуемым.