– Поухаживать! – фыркнула Марина. – Зальют ведь, заразы! Его зимой ни в коем случае нельзя поливать. Тогда он зацветет. Раз в сто лет.

– Можно не дождаться, – вздохнул я, борясь с паутиной светлых волос.

– А может, повезет, – продемонстрировала Марина оптимизм, легкость характера и добрый нрав, чуть приблизившись ко мне, но я сделал вид, что не заметил маневра.

Я тянул очередную длинную светлую прядь, когда дверь учительской открылась. Я обернулся и увидел на пороге ... Беду. Тонкая дубленочка распахнута, джинсы заправлены в сапоги на шпильке, короткие волосы вздыблены каким-то особым, художественным, дорогим манером, и очки – она подхватила их мизинцем, словно надеялась, что все увиденное ей просто померещилось без нужных диоптрий.

Сердце мое забыло, что должно биться. Я отбросил Маринины волосы, будто случайно схватил оголенный провод, и не придумал ничего лучшего, как вытереть вспотевшие ладони о штаны.

– Ну, ну, – сказала Беда.

– Ну и ну, – добавила она.

– Ну-ну, – заело ее как кучера в разговоре с норовистой лошадью.

– Это Марина, – сказал я зачем-то.

– Ну-ну, – Беда стащила с носа очки, сдула с них воображаемую пыль и закрыла дверь. В коридоре раздались ее энергичные шаги.

– Что это за дылда? – спросила самая красивая учительница города.

– Это моя жена.

– Ой.

– Ничего, – простил я ее и помчался вслед за Бедой.

Не заладилось, думал я, скачками преодолевая расстояние до лестницы.

– Эй! – крикнул я ее дубленочной спине. – Стоять!

Она послушалась и, не оборачиваясь, спросила:

– Ну?

– Это Марина, – опять брякнул я. – Баковая группа.

– Какая?

– Швартовая. Якорь у нее там.

– Где?

До сих пор я считал, что она понимает мои шутки, но...

Не заладилось, снова подумал я.

– Не делай гнусных намеков.

– Я?! – она захлебнулась возмущением, обернулась, и уставилась на меня.

– Это Марина, – снова зачем-то сказал я, словно это имя стопроцентно меня оправдывало.

– Мне нет дела, как зовут твою швартовую группу, – с металлом в голосе сказала Беда, развернулась и умчалась по ступенькам вниз, оставив в воздухе аромат незнакомых, дерзких духов.

Я не стал ее догонять. Я гордый. Я надоел и я ушел.

Права была баба Капа – у нее узоры, а у меня разводы.

Какого черта Беда приперлась в учительскую?! Она никогда не приходила в школу, только в сарай.

Я вернулся в учительскую и выплеснул злость на Марину.

– Ты это, монисты попроще на себя цепляй. А то, не дай бог, где-нибудь в уединенном месте зацепишься.

Но это было только начало дня. Перед тем как прозвенел звонок, меня схватила за руку Лилька-трудовичка. Неделю назад она вышла замуж и с тех пор ходила томная и загадочная.

– Петь, а Петь! Ты забыл закрыть свой сарай. Я видела. Шла мимо – замка нет.

– Я не Петь. У меня там нечего брать.

Лилька женственно пожала плечами и красиво пошла по коридору с видом пресыщенной женщины, которую мужики достали своей тупостью.

Навстречу мне из-за угла вылетел Ильич. Он был красный и тяжело дышал. У Ильича новый бзик – он решил худеть и укреплять сердечную мышцу. Ради этого он отказался от моих шоферских услуг, оставив свою «аудюху» в мое полное распоряжение. Теперь он встает ни свет ни заря, и в стиле спортивной ходьбы чешет от своего дома до школы. К школе он подходит уже никакой: красный как рак, ловит ртом воздух, кричит, что устал, как ломовая лошадь, плюхается в директорское кресло и кемарит в нем, пьет кофе и снова кемарит.

Ильич стянул с себя черную трикотажную шапочку, вытер ею вспотевшее, несмотря на мороз лицо, и сказал:

– Петька, у тебя сарай открыт. Я мимо пробегал, видел.

Не сбиваясь со спортивного шага, он направился в свой кабинет, мягко перекатываясь с пятки на носок.